Путь к Океану<br />Повести и рассказы

— Ну так, присоединяйтесь, — гостеприимничает Декс, — токо звиняйте, с закуской напряг.

Но недолго музыка играла. Один коммуняка-капитан из-за низкой зарплаты решил забастовку устроить, перегородить Беломорканал. Так его судно в «наказание» на юга перекинули, а наш «Х» послали вместо него на ББК. Ох и мат стоял по всему пароходу при этом известии — аж на берегу слышно было.

— Куйня, зато клюкву с грибочками похаваем, а то икра чё-то заипала уже, — Декс покуистичен, как всегда.

Оверштаг, и отход на Север…

Беломорканал

Подходим к Ярославлю, курю и смотрю в люмик. На реке спокойно, жара постепенно спадает, вода, как зеркало, лишь от парохода расходятся усы, и те зеркальные. Мимо то и дело кто-нибудь проходит, его усы сливаются с нашими и получается неповторимый световой эффект. На небе, сливающимся с рекой, ни облачка. Всё в полной гармонии — река, небо, плеск воды за бортом, тихий шум двигателя, деревеньки, прилипшие к холмам левого берега, дым сигареты, тоненькой струйкой плывущий из иллюминатора. Идиллия…

Грузимся арктической соляркой на Кандалакшу, через Волго-Балт, Онегу, Беломорканал. Белое море, белые ночи. Рейс интересный, когда идёшь первый раз. Выше Череповца начинается дикое буйство нетронутой природы, особенно на ББК — воздух чистый до такой степени, что хочется его пить, вода в торфяных озёрах коричневато-прозрачная и вкусная, кругом зелёная тайга. Каналы узкие, проходить по ним очень сложно и интересно. На Волго-Балте глина, чуть с фарватера собьёшься, подсасывают рулевые насадки, судно не слушается руля и приходится работать движками, чтобы на берег не вынесло. На ББК ещё круче — очень узко, два встречных судна расходятся впритирку, речки извилистые, держать руль нужно строго на береговые створы, иначе можно запросто пробить днище о скалистый грунт. Тот, кто рулил на ББК, сможет пройти везде.

На ББК 19 шлюзов. Первые семь шлюзов со стороны Онеги стоят один за другим, мы их лестницей называли. Пока пароход шлюзуется, можно прогуляться в свободное от вахты время в посёлок Повенец, где я так ничего и не купил, кроме зимней оленьей шапки и тапочек для матери из того же зверя. Бухла там тоже нет, поэтому лучше искупаться между шлюзами, если погода позволяет. Декс заприметил сушащуюся во дворе медвежью шкуру и загорелся её списдить, но я его отговорил, заряд соли в жопу — сильный аргумент. Как-то раз я шлюзовался на носовом кнехте и увидел мак на близлежащих огородах, правда головки у него были маленькие — север как никак. Свободный от вахты Декс оперативно метнулся и собрал полмешка, повесили сушиться в трубу, решили кукнаром побаловаться.

Самая жесть на ББК — это одиннадцатый и двенадцатый шлюзы, вырубленные в скальной породе и обшитые деревянным брусом. Камера высотой с двухэтажку, очень мрачная картина. Как представишь, что зэки вручную их рубили и трупы там же бетоном заливали, волосы дыбом встают. Никакой механики, мы крепим к швартову тонкую верёвку с резиновой грушей на конце (выброску) и закидываем её, а бабы-швартовщицы принимают и вытягивают канат. У нас с Дексом было соревнование, кто метче этой грушей бабе в лоб заедет. Визгу было, мама не горюй! Груша не очень тяжёлая и попадает на излёте, но всё равно неприятно.

На выходе в Белое море стоит скучный городишко Беломорск, заселённый бывшими гулаговцами и их потомками. Пошли за книгами к одной даме, так битый час пришлось слушать, как она Сталина обсирала. До кабака, напоминающего деревенский клуб, далековато, в общем, полный отстой. Так что в Кандалакшу мы пришли полностью протрезвевшие.

Один раз красиво и интересно, но мотаться через ББК каждые две недели немногим лучше, чем его строить. Так что Беломор лучше забивать и курить, чем ходить по нему.

Клондайк

Команда страдала от никотинового голода. Выдавали по две «Астры» на рыло на неопределённый срок. Я окучивал некурящего моториста Пашу, получалось четыре, но один кер не хватало. На выходе в Белое море дошло до того, что собрали все промасленные бычки, заныканные по машинному отделению, просушили и вертели козьи ножки. Поэтому по приходу в Клондайк (Кандалакшу) первоочередным делом было раздобыть курево. Пока шли из порта до города, собирали бычки. Нам с Иванычем было стремновато, а вот некурящему Павлику покуй — нёс перед собой кулёк из газеты и радостно орал, обнаружив длинный экземпляр. В городе с куревом тоже было туго, барыжили таксёры, завышая в пять раз цену на говёные болгарские сигареты (они тогда уже стали говёными). Куда деваться, пришлось покупать. Зато вечером потом с удовольствием наблюдали, как подвыпившие после зарплаты северяне перевернули тачку, а самого барыгу накормили его же сигаретами.

В Кандалакше живут люди сильные, здоровые — север всё таки, и незлые. Сколько раз давились с ними в очереди за водкой — ни ругани, ни драк, со смешком и прибаутками — чисто спортивный интерес, кто посильнее и половчее, тот первый. (В нашем городе даже ментов в очередях писдили, к слову). Пьют круто, и мало пьянеют. Есть, как и везде, бичи, которые пропивают всё, вплоть до половых досок собственной квартиры, но таких единицы. К Иванычу в гости друзья приходили, отец с сыном, я метнулся за пузырём, разливаю по четверти гранёного, а они:

— У нас так не пьют.

— А как?

Берёт у меня стакан и доливает до краёв:

— Вот так! Через полчаса мы с шефом лыко не вязали, а им хоть бы хны.

Загрузились чугунной чушкой на Череповец, и застряли на три дня на рейде — забухал капитан. Как-то открываю от нечего делать машинный журнал, а там во всю ширь дедовым почерком: «Стоянка на рейде Кандалакши по причине пьянки капитана». Сказать, что я окуел — ничего не сказать. Написать ТАКОЕ в официальном документе, это до какой же степени довести надо человека. Где кошка между ними пробежала, неведомо никому. Больше этот журнал никто не видел, а стармеха заменили в Череповце.

Череповецкая швартовка

Идём на Череповец, выгружать чушку. Курю и смотрю в люмик на уже поднадоевшую тайгу и куею от мысли, сколько раз придётся мотаться туда-сюда за оставшиеся пять месяцев навигации. Дед не вылезает из каюты, в Кандалакше удалось по уши затариться алкоголем, поэтому в машине у нас с Иванычем всё путём. В курилке тоже всё путём — боцмэн с монтёром в козла режутся, жутко довольные оба, и амбрэ на весь коридор.

— Вкусный одеколон? — спрашиваю.

— Неси, и твой заценим.

— Вот уж куй вам.

Эти клоуны по-пьяне друг друга педиками стали называть. Нам-то стёб, а как-то третий мех новенький, браток казанский, услышал это в первый раз и прикуел:

— Куда я мля попал?!

Ему объяснили, что они не долбятся, а писдоболят просто, но за руку с ними он так и не здоровался, и за одним столом не кушал.

Швартуемся, наконец, в Черепке. Пьяный Декс на юте попутал команды, приготовил к отдаче кормовой якорь и докладывает в рубку:

— Кормовой яшка к отдаче готов! Ещё более-менее адекватный старпом в шоке бежит на корму и стопорит шпиль. Жаль, была бы прикольная картинка — в двадцати метрах от причала телепаться на якоре. Мы на баке, боцмэн накачан одеколоном до полной кондиции. Двигаемся вдоль причала, на траверзе под прямым углом берег, а вдоль него баржа. Мастер, чтобы носом в неё не въехать, спрашивает боцмана по матюгальнику расстояние до баржи, тот на полном серьёзе заплетающимся языком докладывает:

— Еще десять метров и писдец нашему полубаку.

— Боцман, млядь, отдай микрофон Филу!

— Ты мене не учи!

Порт в экстазе, там всё слышат. Привязались с грехом пополам, пошли догоняться.

Бухали почти всю ночь. Мой механик Иваныч, душа-человек, в семь утра растолкал, суёт под нос стакан водяры — на, мол, похмелись, работать пора. Пока я вставал, он фъёб этот стакан и исчез. Пришёл монтёр-горемыка, я со своей верхотуры спрыгнул, смотрю, Дексон на палубе спит, весь как есть, в робе и бушлате, уткнувшись головой в ящик под шконкой. А монтёр и зашёл то из-за того, что знал — у Декса пузырь портоса заныкан. Растолкали, а он и говорит, что спецом башкой ящик закрыл, чтобы пузырь не спёрли. Послали монтёра в подальше, похмелились, и на работу.