Путь к Океану<br />Повести и рассказы

А уж как там нашу водку любят! Разгружаемся в Гётеборге, толкнули шведу-тальману пару пузырей, через час припёрся: «Вотка-вотка ещё!» Здоровый викинг бля, амбре есть, а ни в одном глазу. Ещё через час по-новой: «Вотка тавай!» Нашли кое-как поллитровку — всю водку сдали ещё с утра. Так он ещё раз приходил, всё перерыли, у трёшника (третий помощник капитана) была бутылка шампусика ко дню рождения, ею кое-как отмазались.

Такой ещё нюанс — им подавай только водку «Русская», «Столичная», «Сибирская», прибалтийский «Кристалл» напрочь покупать отказываются. Так голь на выдумки хитра, у нас в полубаке целый склад пустой тары был, притащили в котельную, быстренько отпарили чухонские этикетки и приляпали свои хозяйственным мылом, сразу влёт ушла. Да и какая разница — в то время что у нас, что у них спирт разбавленный разливали. Сами же этот спирт из Голландии обратным рейсом возили.

Короче, худо-бедно, но экономические отношения налаживались.

ЧЁРНАЯ ТАМОЖНЯ

Стоим в Клайпеде, грузимся на Фредериксверк (Дания). Отличный рейс, команда на взводе в предвкушении хорошего навара. Схема идеальна по своей простоте: берём здесь водку, делаем чейнч во Фридриксе на слегка подержанную автомобильную резину и сдаём её в Прибалтике. Продавец и покупашка уже найдены, навар больше, чем просто с водки, вобщем, всё в цвет, вот только команда забухала не по-детски и я простыл напрочь, ни до чего дела не было, температурил, кое-как отстаивал вахты и на шконку. Да и жопой что-то чуял, наверное, поэтому в этом карнавале не участвовал.

На переходе нижняя палуба продолжала бухать — водки взяли море. Крутого досмотра на этом судне никогда ещё не было, никто из команды не сталкивался с чёрной таможней, поэтому расслабились по-пьяне, наивное мудачьё, и алкоголь толком не зашхерили. Большую часть сунули в мешках за воздушные балоны в машинном отделении, а особо ипанутые держали в каютах: «А, куйня, какой шмон, так, просто проверят документы, и всё (до этого рейса так оно и было)». И продолжали пить.

К Фридриксу подошли ближе к обеду. Швартовку я перенёс отвратительно — температура 37,5, слабость, трясло всего, да ещё привлекли внимание четыре чёрных тонированных «Гелика» на причале, и сердце в первый раз ёкнуло. До вахты оставался час, решил ещё поваляться на шконке, но не тут-то было — по трапам загромыхали тяжёлые берцы, гораздо больше, чем нужно для простой проверки документов, и сердце ёкнуло во второй раз. Не за себя, мне бояться было нечего — газовый ствол и оставшиеся с прошлого рейса четыре бутылки водки лежали в надёжном месте. Слышу звон за переборкой в соседней каюте — ага, у Тормоза водку из рундука изымают. Следующая каюта моя, она чиста, как моча младенца. Заходят двое в чёрной форме, предъявляют полномочия и начинают выворачивать ящики под мою ехидную ухмылку. Находят пузырёк из под лекарства, в нём мелкая соль. «What is it? Drug?» — «Ага, Cocain, млядь». Тот осторожно лижет и лыбится: «Joke? It’s salt». Так и уходят несолоно-хлебавши.

В раздолбанных чувствах иду в салон перекусить перед вахтой, наблюдая мимоходом, как чёрные выносят водку из прозодежды. Знаю, чья она — старпомовская, сам видел, как он её туда ныкал. «Ну, по-любому на матросов повесят», — думаю. В салоне все хмурые и поникшие, появляются 4 мех с мотористом, которого я должен менять, с бледными рожами, напуганные. Я молча ухожу, всё уже поняв, и спускаюсь в машину. Там вокруг моего вахтенного начальника, второго механика, вьются чёрные — два мужика и баба. «Вотка, вотка кте?» Тем временем из балонной выносят мешки с водкой. «Where is your cabin?», — спрашивает чёрная сучка. Второй мех ни бельмеса вообще по английски, стоит, пот рекой: «Фил, чё им надо от меня, млядь?» — «Каюту просят показать». Жалко второго, он не при делах вообще, лох, стармех с речника, приехавший подработать в зиму.

Нас под конвоем разводят по каютам и повторно шмонают. Ничего не находят и оставляют в каютах. Через некоторое время на нижней палубе наступает жуткая тишина, мы понимаем, что погром закончился и сползаемся в курилку.

Сидим в курилке, нервно сосём сигареты и молчим — о чём говорить, и так всё ясно — косяк окуенный, за это виз лишают на год минимум. Не утешает даже уверенность в том, что мою водку и ствол не нашли. По-любому повесят всё на рядовой состав. Понимают это и другие невиновные. Залетает третий штурман, кораплядский кассир: «Давайте, шеметом, всю валюту до цента собирайте по закромам, попробуем откупиться!» Никто не возражает, лучше сейчас отдать, чем год вообще её не видать. Но куй там — не берут они, паскуды. «Свободным от вахты срочно собраться в кают-компании», — раздаётся по громкой связи голос кэпа.

Собираемся в салоне, входит кэп с двумя чёрными мусорами, и докладывает: «В результате таможенного досмотра было обнаружено и изъято 85 бутылок водки и газовый револьвер „Рэк“ 45-го калибра с тремя патронами в барабане». Я в ступоре. Даже боезапас посчитали, суки. Все уставились на меня, на нижней палубе прекрасно знали, чей это ствол. Я покупал его не лично, так как не было возможности съездить на Риппербан, поручил это Тормозу, а этот мудак сначала нарисовался с ним, потом отдал мне при свидетелях. Да ещё в Кёниге я прикрывал нашу братву от местных быков (вот куда делись три остальных патрона). Ну надо же было этим гондонам свою водку именно за тем баллоном ныкать, где в глубокой уютной выемке отдыхал мой Рэксик, завёрнутый в чёрную промасленную тряпку.

«Или признаёте, чья это контрабанда, или накажем ответственных по заведованию помещений, где она была обнаружена», — продолжал кэп. Зная, что всё равно сдадут, лезу на амбразуру: «Револьвер мой, вёз в Россию супруге для самозащиты, у нас это не запрещено (мля-а, 45-й для бабы!). Водку категорически не признаю, у меня её не было! (Кстати, наказание за водку было намного весомей, а за газовик тогда ещё и закона в бардачной России не было)» — «Почему же тогда всё вместе находилось?» — «Не знаю, после покупки туда не заглядывал, а три патрона в машине отстрелял, — плету я на ходу, — предоставлю вам подробный письменный рапорт» — «Разберёмся, я всё про вас знаю!» Как же, думаю, знаешь ты, сука трусливая — запираешься в своей каюте, когда матросы бухают.

Спустились со вторым в машину, у того чуть ли не пред инфарктное состояние.

«Похмелиться мож тебе дать, Саныч?» — спрашиваю. «Да хватит накуй издеваться, Фил, ой, млядь, что же теперь будет?» — «Да не ной, ты то по-любому летом на свой рудовоз дедом вернёшься, подожди, принесу сейчас». Спускаюсь с ЦПУ вниз, вскрываю слани, и — вот они, мои заветные четыре поллитры, замазанные подсланевым мазутом так, что ни одна падла не сыщет. Второго от вида водки чуть внатуре инфаркт не ёпнул. Быстрее наливаю ему, сидим, пьём. «Вот так всегда по-жизни, Саныч, — пьём моё, а поеду за чужое», — заключаю я, когда мы съели литр.

А кэп разобрался. Рапорт он мой принял, конечно, и передал, думаю, за борт не по назначению. Списал постепенно всю машинную команду, кроме деда, и всю палубную во главе с боцманом. Мне всё-таки удалось перед отъездом выманить на ют жирную суку старпома и набить ему морду — 50 % изъятой водки принадлежала ему. Правда, на подмогу подоспел начальник радиостанции, досталось и мне, но в общем и целом я остался доволен. По приезду в родной город не стал терять время, вышел через знакомых на высокого босса из пароходства, написал рапорт под его диктовку, моё дело рассмотрели даже без меня и решили визу не закрывать.

Всего лишь за два ящика «Столичной»…