Савмак. Пенталогия (СИ)

  Отдав дань благодарности и уважения родным богам, Минний через роскошные северные пропилеи - монументальные главные врата теменоса, вышел на агору - шумную, в отличие от тихого, малолюдного теменоса, полную народа площадь, представлявшую собой обширный, вымощенный известняковыми плитами квадрат, со всех сторон окружённый великолепными общественными зданиями и портиками, заставленный рядами лёгких полотняных палаток и разборных деревянных лавок многочисленных торговцев. В центре её высился огороженный на уровне колена толстой бронзовой цепью, висевшей на сужающихся кверху четырёхгранных каменных столбиках с бронзовыми шарами в навершиях, монументальный, трёхступенчатый двойной жертвенник - Зевсу и Херсонасу; на обращённой к теменосу стороне его украшал раскрашенный барельеф с восседающим на троне с пучком молний и орлом на ладони Зевсом, на противоположной была вырезана зубчатая крепостная стена с четырьмя башнями и закрытыми воротами посередине.

  В этот пасмурный день агора, как и всегда, была полна снующих между торговыми рядами покупателей и любопытных детей, стоящих кучками или неспешно прогуливающихся группами под широкими портиками весёлых молодых людей, солидных зрелых мужей и почтенных седовласых старцев, занятых дружескими беседами, учёными и политическими спорами, обсуждением новостей, всевозможных слухов и сплетен, до которых так охочи были праздные горожане. Никем не узнанный, Минний, покинувший этот город десять лет назад безусым, безбородым, длинноволосым юнцом, медленно пробирался через площадь от южного её края к северному, непрестанно вертя во все стороны головой, словно впервые оказавшийся здесь любопытный чужеземец, внимательно вглядываясь из-под широкого козырька своей шляпы в лица встречных людей (быть может, в тайной надежде увидеть среди них своего старика-отца) и мимоходом вслушиваясь в обрывки разговоров.

  Пройдя мимо длинного фасада булевтерия - здания, в котором заседал Совет полиса и работали городские магистраты, с выставленными вдоль него на всеобщее обозрение, выбитыми в камне и отлитыми в бронзе почётными постановлениями и декретами Народного собрания (на самом почётном месте перед входом в булевтерий стояла высокая стела с высеченной на ней торжественной присягой граждан) и памятниками выдающимся херсонеситам минувших эпох, Минний добрался до северного угла агоры.

  Вырвавшись, наконец, из людской сутолоки, он быстро зашагал по одной из пустынных поперечных улиц (Херсонес Гераклейский был построен, в основном, по так называемому гипподамову плану: разбит на кварталы пересекающимися под прямым углом широкими продольными и узкими поперечными улицами) в сторону нависающей над береговым обрывом северной городской стены. В дальнем конце большого, примыкающего с севера к агоре квартала, за диктерионом - зданием суда - и двумя домовладениями, находился дом родителей Минния - уважаемого в городе учителя и воспитателя юношества Гераклия - ритора, поэта и историка, продолжателя исторических трудов своего знаменитого земляка Сириска, неизменно из года в год избираемого согражданами в полисный Совет, в коллегии демиургов и в жрецы, и его почтенной супруги Левкимны.

  Подойдя к знакомой калитке, Минний на несколько секунд замер в нерешительности, словно мальчик, опасающийся родительского гнева за свои шалости, оглянулся на остановившегося в двух шагах за его правым плечом Лага, тихо вздохнул и потянулся к висевшей возле двери деревянной колотушке. В ответ на его осторожный троекратный стук из-за прочной, выкрашенной в вишнёвый цвет калитки раздался хриплый собачий лай, затем послышался незнакомый, с заметным варварским акцентом голос:

  - Кто там шумит?

  - Это Минний. Открой!

  - Какой ещё Минний?

  - Сын твоего хозяина.

  - Гэ-гэ-гэ! Сыну моего хозяина нет ещё и пяти лет, - пролаял за калиткой стерегущий хозяйский дом варвар.

  - Как зовут твоего хозяина?

  - Мой хозяин - Невмений, сын архонта Гераклида. Его сейчас нет дома.

  - А где прежний хозяин этого дома - ритор Гераклий? - озабоченно спросил Минний.

  - Я не знаю.

  Озадаченно почесав подбородок, Минний оглядел пустую улицу, вернулся немного назад и громко постучал в калитку соседнего подворья. На его стук никто не отозвался. Минний уже собирался постучать в калитку дома напротив, когда услышал за дверью неспешные шаркающие шаги и шамкающий голос старой служанки. Вспомнив, что соседскую рабыню звали Пина, Минний окликнул её по имени, назвал своё имя и спросил, дома ли её хозяева - Демарх и Алкиноя. Рабыня ответила из-за двери, что госпожа Алкиноя дома, и направилась неспешно в дом доложить ей о неожиданном госте. Через минуту она вернулась к калитке, отодвинула засов и впустила Минния и его раба с сундуком во двор.

  Тётушка Алкиноя - ровесница и близкая подруга минниевой матушки - стояла, опершись на клюку, около входа в дом на другой стороне небольшого квадратного двора, окружённого со всех сторон дворовыми строениями и навесами на вишнёво-красных резных деревянных столбах. Сделав знак Лагу оставаться у входа, Минний снял шляпу, обошёл цистерну с дождевой водой в центре двора и приблизился к соседке, с затаённой грустью увидев, как сильно она постарела с тех пор, как он в последний раз её видел накануне своего отъезда в Афины, - тогда это была ещё полная сил 50-летняя женщина, теперь перед ним стояла немощная седая старуха.

  Только когда он обратился к ней с почтительным приветствием, тётушка Алкиноя признала по голосу в этом темнолицем, худощавом мужчине с пробивающейся в бороде и на висках сединой соседского мальчика Минния. Удивлённо качая покрытой фиолетовой накидкой головой, она сделала несколько шагов от двери дома ему навстречу и залилась беззвучными слезами у него на груди. Бережно оглаживая её вздрагивающие плечи, Минний вскоре узнал, что дядюшка Демарх, супруг тётушки Алкинои, умер три года назад, и она живёт здесь с дочерью Гедией, её мужем Калликлом и двумя внучатами, которые на лето все перебрались в клеры с рабами, а её со старой служанкой Пиной оставили присматривать за домом.

  Утирая концом накидки остатки слезинок, Алкиноя известила угрюмо сомкнувшего брови Минния о печальной судьбе его родителей: семь лет назад Гераклий и Левкимна, вместе со слугой и служанкой погибли в огне, вспыхнувшем среди ночи в их усадьбе, - как раз во время сбора урожая. Затем, приблизив тонкие губы к его правому уху и понизив голос до чуть слышного шёпота, старушка поведала ему о ходивших тогда по городу слухах, что тот ночной пожар был вовсе не случайным: будто бы усадьбу подожгли по тайному приказу Формиона, которому ритор Гераклий давно был как кость в горле. А так ли это было на самом деле или нет - про то одним богам ведомо.

  Поблагодарив тётушку Алкиною за полученные сведения, Минний пообещал, что непременно дознается правды: если его родители были убиты, их убийцы не должны остаться безнаказанными. Выудив всё, что ей было известно, он стал торопливо прощаться, пообещав рассказать о том, где он столько лет пропадал как-нибудь в другой раз.

  - Но где же ты будешь жить? - озабоченно спросила старушка. - Ведь в твоём доме теперь живёт старший сын архонта Гераклида с женой и детьми. Я бы с удовольствием приютила тебя в своём доме, будь здесь сейчас мой зять. А так-то поселить в доме чужого мужчину выйдет перед соседями неудобно...

  Изобразив благодарную улыбку, Минний попросил тётушку Алкиною не беспокоиться: он наверняка найдёт себе приют в родном городе.

  Выйдя с рабом на улицу, Минний после недолгих раздумий направился обратно на агору.

  Почти всю юго-восточную сторону агоры напротив булевтерия занимало великолепное здание гимнасия с примыкающими к нему роскошными термами с одной стороны и палестрой - с другой, бывшие, наряду с агорой, особенно, в плохую погоду, любимым местом времяпровождения зажиточных, имевших вдосталь свободного времени херсонеситов. Проигнорировав крики брадобреев, зазывавших его в свои укрытые навесом лавочки возле гимнасия, Минний взошёл по четырём широким ступеням к украшенному двумя парами высоких квадратных колонн входу в термы, когда с площади его окликнул знакомый голос. Оглянувшись, Минний увидел пробиравшегося к нему через шумный людской муравейник в сопровождении тащившего его дорожный сундук раба навклера Пактия, успевшего к этому часу покончить со своими делами в порту и поспешившего в город, чтобы, прежде всего, смыть с себя дорожную усталость и грязь. С широкой улыбкой на довольном лице, Пактий радостно хлопнул ладонями по плечам своего угрюмого, несмотря на долгожданное возвращение домой, попутчика: