Савмак. Пенталогия (СИ)

  Через 10-15 долгих секунд Афиней услышал за толстой дверью глухой стук засова, и калитка бесшумно приоткрылась, осветив его закутанную в тёмно-коричневый плащ фигуру жёлтым светом глиняной лампы в руке низкорослого, широкоплечего привратника. Не говоря ни слова, молодой человек бочком проскользнул мимо дверного стража в узкий входной коридор.

  - Старый хозяин дома? - тихо спросил он, сунув свой потушенный факел в стоявший в углу глиняный сосуд, из широкого надбитого горлышка которого торчал десяток просмоленных факелов.

  - Дома, - прогудел, как из бочки, скиф, не выказавший ни малейшего беспокойства ночным вторжением незнакомца.

  - Сообщи ему, что прилетела ночная кукушка с важными вестями, - попросил Афиней, укрывая лицо от света лампы в тени капюшона.

  Зайдя в свою расположенную в паре шагов от входной двери каморку, привратник толкнул ногой спавшего в углу на набитом камкой тюфяке мальчишку лет десяти и послал его в дом. Минут через пять мальчик вернулся и, освещая путь маленькой глиняной плошкой, проводил ночного гостя длинными запутанными переходами погружённого в тишину дома в рабочую комнату хозяина.

  Шагнув за резную вишнёвую дверь, тотчас бесшумно прикрытую за ним оставшимся снаружи заспанным провожатым, Афиней очутился в небольшой комнате, освещённой тусклым огоньком, трепетавшим в средней пасти мастерски вылепленного из красной глины трехголового адского пса Кербера, с загнутым в удобную круглую ручку хвостом, оканчивающимся, как и положено, угрожающе выпустившей длинные кривые зубы и раздвоенное жало треугольной змеиной головой. Пол кабинета покрывал мягкий ворсистый ковёр тёмных тонов. В дальних от входной двери углах поблескивали бронзовой обивкой два массивных сундука; между ними под тёмным настенным ковром, увешанным драгоценным, сплошь покрытым золотом и самоцветами оружием, стояла на позолоченных львиных лапах покрытая рыжеватой львиной шкурой софа с высокой дуговидной спинкой и толстыми боковыми валиками, с позлащёнными львиными головами в передней части. Перед софой стоял продолговатый обеденный столик красного дерева. Около боковых стен стояли два высоких трапезофора с массивными квадратными столешницами - малахитовой, на которой изрыгал из пасти пламя терракотовый Кербер, и яшмовой. По бокам яшмового столика стояли на изящно выгнутых ножках два стула с краснобархатными сиденьями и высокими овальными спинками, около малахитового столика - два глубоких, мягких чернокожих кресла.

  Хозяин кабинета, устало откинувшись на спинку и прикрыв ладонью глаза от горевшего поблизости светильника, казалось, по-стариковски дремал в дальнем от входа кресле.

  - А-а, это ты, Афиней, - узнал он замершего у дверей гостя, как только тот откинул капюшон. - Надеюсь, ты не зря потревожил меня в столь поздний час... Проходи, садись.

  Отняв жилистую стариковскую ладонь от виска, он указал на кресло по другую сторону малахитовой столешницы.

  - Ну, так о чём там говорили на симпосионе у Гераклида? Рассказывай, - опять прикрыв узловатыми пальцами глаза, приказал старик, как только сын Дамасикла присел вполоборота на указанное ему место.

  Афиней начал было рассказывать о войне скифов с Боспором, но Формион - а это был он - перебил его:

  - Об этом я уже знаю. Ещё что?

  Когда Афиней торопливо заговорил о планах Гераклида и его друзей насчёт предстоящей экклесии, Формион попросил рассказывать не торопясь, со всеми подробностями, не упустив ни одной детали, и выслушал его очень внимательно. Переспросив в конце, ничего ли он не забыл, Формион вынул из стоявшего по правую руку сундука и вручил склонившемуся в низком поклоне доносчику увесистый кожаный кисет с драхмами.

  Выведя накинувшего опять капюшон Афинея из кабинета, Формион, окликнув дремавшего, скорчившись в углу на полу, мальчика (рабам было настрого запрещено садиться на хозяйскую мебель), велел проводить гостя к выходу. Сам же, держа в скрюченных пальцах правой руки змеевидный хвост огнедышащего Кербера и скользя левой ладонью по толстому полированному лестничному перилу, по-стариковски осторожно одолевая ступень за ступенью, двинулся на верхний этаж - в спальню Мессапии.

  А в это время, в четырёх кварталах от формионова логова, закутанная с головой в тёмную накидку Биона, выскользнув из гинекея на тёмный ночной двор, сунула в пасть тотчас подбежавшему к ней сторожевому псу по кличке Одноухий (левое ухо его, как и полагается, стояло торчком, а другое всегда было наклонено вперёд, будто сломанное, что придавало псу лихой и забавный вид) кусок пирога с мясом, проглоченного в мгновенье ока, и, скрываясь в тени навеса, пробралась вместе с сопровождавшим её, преданно виляя хвостом, псом к входу в мужское крыло. Приласкав восторженно толкавшегося носом в её колени Одноухого, она бесшумной ящеркой скользнула за незапертую дверь. Оказавшись в погружённом, как и весь дом, во мрак и тишину малом андроне, разделявшем комнаты её братьев (главный андрон был расположен в центральной части дома), она отыскала на ощупь левую дверь, легонько толкнула её и вошла в комнаты Агасикла.

  - Биона, ты? - тотчас послышался его нетерпеливый голос из спальни, из которой, через отодвинутый на треть дверной полог, по покрытому ковровыми дорожками дощатому полу протянулась к левой от входа стене и закрытому синей ставней квадратному окну жёлтая полоса света. - Ну, наконец-то! Мы уже заждались: давай скорее сюда!

  Задвинув за собой засов, Биона, осветив зарозовевшее лицо заученной улыбкой, поспешила на зов брата. Едва она вошла в маленькую спальню без окон, добрую половину которой занимало широкое деревянное ложе, придвинутое высоким изголовьем впритык к дальней от входа стене, на которой блистали нагими телами искусно вышитые на полотне три прекрасные богини и любующийся на них юный пастух с золотым яблоком в руке, как очутилась в крепких объятиях Агасикла, на котором из одежды оставалась одна нательная льняная эксомида. Целуя обвившую гибкими ласковыми руками его шею Биону в улыбающиеся алые губки, Агасикл задвинул у неё за спиной зелёную замшевую запону и, прихватив прелестную сестрицу раскрытой пятернёй поверх хитона за круглый упругий зад, повлёк её по устилающей пол лосиной шкуре к кровати, на которой, плотоядно улыбаясь, сидел Каллиад. Тот не покинул дом Гераклида после симпосиона вместе со всеми, оставшись ночевать у своего закадычного дружка, как не раз случалось и прежде, так что его присутствие здесь не стало для Бионы сюрпризом. Стоявший на столике в изголовье ложа двухфитильный светильник освещал спальню ровным и довольно ярким светом.

  - За то, что заставила себя так долго ждать, красавица, ты сейчас будешь жестоко наказана, - объявил Агасикл, высвобождая Биону из хитона и нательной эксомиды.

  - О мой добрый господин! Прошу тебя, не наказывай меня - я задержалась не по своей вине! - взмолилась Биона, опускаясь перед Агасиклом на колени. Ухватившись одной рукой за торчащий из курчавых светло-коричневых зарослей розовый фаллос любимого брата, а другой - за висевшую между тощих волосатых ног длинную толстую "кишку" своего будущего хозяина, она принялась с видимым удовольствием гладить и ударять себя ими по лбу, щекам, подбородку, вожделённо улыбающимся губам...

  Ночные визиты к брату юной Бионы, унаследовавшей от матери неуёмную страсть к любовным утехам, не раз уже случались и раньше, а с тех пор, как в доме Гераклида в конце лета поселился Минний, в их забавах время от времени стал принимать участие и Каллиад. Познакомив её с восхитительной мощью своего "жеребца" и вознаградив красивым кулоном на серебряной цепочке, Каллиад сделал Биону своей верной наперсницей, пообещав ей сладкую жизнь в своём доме после женитьбы на Агафоклее. С тех пор Биона, обнимая и лаская перед сном свою юную сестру и хозяйку, не переставала расхваливать на все лады достоинства мужского органа её жениха и отваживать её всячески от недавнего раба Минния, у которого, кроме хорошо подвешенного языка, ничего больше нет. Но, несмотря на все её старания, глупышка Агафоклея, чем дальше, тем больше влюблялась в этого получившего милостью Гераклида приют в их доме нищего бродягу. Правда, при каждой встрече Биона уверяла Каллиада, что насчёт Минния он может быть спокоен: тот ни разу не попытался сблизиться с Агафоклеей - кроме пустой болтовни, между ними ничего не было и нет. Он даже её, Биону, или Тирсению ни разу не попытался уложить в свою постель! То же самое говорил своему дружку и Агасикл: должно быть, Минний слишком боится потерять покровительство Гераклида... или во время рабства надсмотрщики отбили ему яйца! Хе-хе-хе!