Выбор

вереницу минут и секунд,

стрелки курантов

сойдутся, к а к лезвия ножниц,

и безвозвратно прожитый мной

час

отстригут.

П р о ж и т ы й час жизни моей.

Час без названья.

Бывшее время,

в котором осталось

мое «помоги!..»

В это мгновенье,

к а к молотом по наковальне,

хлестко и гулко

вдруг зазвучали

шаги!..

Грохот сердца.

Квадратных плечей разворот.

Каждый час

пред глазами друзей и врагов

начи наются

прямо от Спасских ворот

эти —

памятные —

двести десять шагов...

(Это я потом

шаги подсчитал.

Л тогда в ночи

стоял - оглушен.

Л тогда в ночи

я ответа

ждал.

132

И остаток века

над миром

шел...

Это я потом

шаги подсчитал.

Приходил сюда

наяву и во сне.

Будто что-то

заранее

загадал,

что-то самое

необходимое мне...

Я глядел в глубину огромной стены,

будто в темное море без берегов.

Веря в то,

что соединиться должны

время жизни моей

и время

шагов!..)

Грохот сердца.

И высохших губ немота.

Двести десять шагов

до знакомых дверей,

до того —

опаленного славой —

поста,

молчаливого входа

в его Мавзолей...

Под холодною дымкой,

плывущей с реки,

и торжественной дрожью

ПрИИКНуТЫХ ШТЫКОВ

по планете,

вбивая в гранит

каблуки,

двести десять

весомых,

державных шагов!

133

И М Е Н А

Когда М о с к в а

бросается в сны —

вчерашний день воскрешать,

на траурных плитах

кремлевской стены

начинают буквы мерцать.

Начинает светиться,

будто заря,

алфавит

от «А» до «Я».

А з б у к а яростного бытия.

Азбука Октября...

К т о смерти

хотел?

Никто не хотел.

К т о пулю искал?

Н и к т о не искал.

А ветер над обшей судьбою гудел.

На длинной стене

имена высекал.

На груди стены

имена

полыхают,

к а к ордена!..

К а ж д о е имя

в ночи горит

своим,

особым огнем...

Д з е р ж и н с к и й .

Гагарин.

Куйбышев.

Рид.

Чкалов.

Ж у к о в .

Артем...

Их много.

Всех их

не перечесть.

Их много.

Куда ни взгляни...

134

Но если бы,

если бы только здесь!

Если бы

только они!

А то — повсюду!

И голос дрожит.

И я закрываю глаза.

Помнить об этом

труднее, чем ж и т ь .

Не помнить об этом —

нельзя!..

Последнюю зависть к живым затая,

лежат,

как во мгле полыньи,

твои,

Революция,

сыновья —

любимые дети твои.

В ноющих песках

и в молчащих снегах,

в медлительном шелесте трав.

У сонных колодцев,

в немых сквозняках

пронизанных солнцем дубрав.

Т а м , где т о с к у ю т перепела,

т а м , где, почти на весу,

легкая, утренняя пчела

пьет из цветка

росу.

Где клены околицу сторожат

и к у к у ш к а пророчит свое...

В безбрежной планете

солдаты лежат,

изнутри

согревая

ее...

Они —

фундамент.

Начало начал.

Вслушиваясь в тишину,

держат они на своих плечах

эту стену

и эту страну.

135

Единственным знаменем

осенены,—

гордость и боль моя...

Пылает

на плитах кремлевской стены

алфавит

от «А» до «Я»...

И, задохнувшись,

я говорю:

Отныне —

и каждый день —

по этому

каменному

букварю

я бы учил

детей!

Нет, не по б у к в а м ,

не по складам,

а по этим жизням

учил!

Я бы им

главное передал.

Вечное поручил...

Мы мало живем.

Но живем не зря!..

Веет ветер с М о с к в ы - р е к и .

Пред лицом

гранитного букваря

караул

чеканит

шаги.

И С Т О Р И Ч Е С К О Е ОТСТУПЛЕНИЕ О КРЫЛЬЯХ

Мужичонка-лиходей —

рожа варежкой —

дня двадцатого апреля

года давнего

закричал вовсю

в Кремле,

на Ивановской,

дескать,

136

«Дело у пего

Государево!!.»

К т о таков?

Почто вопит?

Во что верует?

Отчего в глаза стрельцам

глядит без робости?

Вор — не вор,

однако кто его ведает...

А за крик

держи ответ

по всей строгости!..

М у ж и ч к а того

недремлющая стража взяла.

Па расспросе

объявил этот странный тать,

что клянется смастерить

два великих крыла

и на оных,

аки птица,

будет в небе летать...

Подземелье.

Стол дубовый.

И стена на три к р ю к а .

По стене плывут, качаясь,

тени страшные.

Сам боярин Троекуров

у с м у т ь я н а - м у ж и к а ,

бородою тряся,

грозно спрашивали:

— Что творишь, холоп?..

— Не худое творю...

— Значит, хочешь взлететь?..

— Д а ж е очень хочу...

— А к и птица, говоришь?..

— А к и птица, говорю...

— Ну а как не взлетишь?..

— Непременно взлечу!..

...Был расспрашивай бахвал

строгим способом,

шли от засветло расспросы

и до затемно.

137

Дыбой гнули м у ж и к а ,

а он упорствовал:

«Обязательно взлечу!..

Обязательно!!.»

Вдруг и вправду полетит

мозгля крамольная?!

Вдруг понравится царю

потеха знатная?!

11ризадумались боярин

и промолвили:

— Ладно!..

Что тебе, холоп,

к работе

надобно?..

...Дали все, что просил

для крылатых дел:

два куска холста,

драгоценной слюды,

прутьев ивовых,

на неделю еды.

( И подьячего,

чтоб смотрел-глядел...)

Необычное

м у ж и ч о к мастерил,

вострым ножиком

он холсты кромсал,

из белужьих жабр

хитрый клей варил,

прутья ивовые

в три ряда вязал.

От рассветной зари до темных небес

он работал и не нечалился.

Он старался — черт,

он смеялся — бес:

«Получается!..

Ой, получается!!.»

Слух пошел по М о с к в е :

«Лихие дела!..

М у ж и ч о н к а . . .

да чтоб мне с места не встать!..

Завтра в полдень, слышь?—

два великих крыла.

На Ивановской...

аки птица, летать...»

138

— Что творишь, холоп?..

— Не худое творю...

— Значит, хочешь взлететь?

— Д а ж е очень хочу...

— А к и птица, говоришь?..

— А к и птица, говорю...

— Ну а как не взлетишь?..

— Непременно взлечу!..

...Мужичонка-лиходей —

рожа варежкою,—

появившись из ворот

скособоченных,

дня тридцатого апреля

на И в а н о в с к у ю

вышел-вынес

два крыла перепончатых!

Были крылья угловатыми

и мощными,

распахнулись —

всех зажмуриться

заставили!

Были тоненькими очень ~

да не морщили.

Были словно ледяными

да не таяли.

Отливали эти крылья

сверкающие

то ли — к р о в у ш к о ю ,

то ли — пожарами...

Сам боярин Троекуров

со товарищами

поглазеть на это чудо пожаловали...

Крыльев радужных таких

• земля не видела.

И надел их м у ж и к ,

слегка важничая.

Вся Ивановская площадь

шеи

вытянула,

ирнготовилася ахнуть

вся Ивановская!..

Вот он крыльями взмахнул,

сделал первый ш

139

Вот он чаще замахал,

от усердья взмок.

Вот на цыпочки встал,—

да не взлеталось никак

Вот он щеки надул,—

а взлететь не мог!..

Он II плакал,

И молился,

и два раза отдыхал,

закатив глаза,