Все та же ты. О нет, не изменила
Ты облик свой.
Ты плакала, металась, ворожила
Во мгле ночной.
Ты строила и лагеря и тюрьмы,
И города,
И проходили, тягостны и бурны,
Года, года.
И вот теперь в тайге сквозь дым заводов,
Сквозь мглу и смерть
Встает никем не узнанной свободы
Святая твердь.
Над головой твоей горит сиянье,
Звезда звенит…
Моя любовь, мое очарованье,
Мой плащ, мой щит.
Напоены поля родною кровью,
Нежней росы,
И вот уже над побежденной новью
Шумят овсы.
Над заводью, над волнами осоки,
Пугая тень,
Встает великолепный и высокий,
Широкий день.
Звенят кузнечики. Над желтой степью
Летит туман.
Прикован я к тебе незримой цепью,
Крутой курган.
Из-под тумана выплыли озера
И вновь блестят,
И полон отраженного простора
Их ясный взгляд.
А там, на севере, шумит лесная
Глухая речь,
И все горит огонь, не догорая,
Смолистых свеч.
Гляжусь в тебя, но досыта, я знаю,
Не нагляжусь, —
Моя далекая, моя родная
Земная Русь.
Цветут весной бескрестные могилы
В тайге глухой.
Но если ты, — о нет, не изменила
Ты облик свой.
1936
Все то, что было доблестью и славой,
Что было солнцем средь суровой тьмы,
Что нам казалось ясностью кровавой,
Что мы жалели и любили мы, —
Теперь неправедно и лживо.
В часы моей бессонницы глухой
Воспоминанье тенью суетливой
Кривляется, как шут, передо мной,
И на стене, меж выцветших обоев,
Меж поцарапанных сухих цветов,
Сияет небо темно-голубое,
Всплывает очерк милых берегов,
И желтых дюн, лесов и гор Кавказа
Чуть зримая проходит череда.
Но я молчу, как воскрешенный Лазарь.
Ночь непрорубна. Жизнь, как ночь, тверда.
И чем протяжнее ночное бденье,
Чем одиночество ночное злей,
Тем для меня неумолимее виденье
Твоих обезображенных полей.
Что мне теперь моя родная нива
И маками заросшая межа?
Не верю я — все лживо, лживо, лживо,
И ты, отечество, — лишь прах и ржа.
Прости меня. Я знаю, ты — прекрасно.
Мне тяжело неверие мое.
Горит на знамени кроваво-красном
Нерукотворное лицо Твое.
1936
Когда голодный и бесцельный день
— Еще один, — погаснув, распылится
И в тишине земная дребедень,
Дневная суета угомонится,
И, закрывая низкий небосвод,
Всплывет туман темно-лиловый,
И ночь ко мне вплотную подойдет
И руку мне пожмет рукой свинцовой, —
На миг один блеснет средь голых туч,
Как тень уже умершего заката,
Пронзительный, неуловимый луч,
Мелькнет и вновь исчезнет без возврата.
Я помню мглу и заснежённых гор
Застывшие, мучительные складки,
И моря Черного взволнованный простор,
И дымный жар кавказской лихорадки,
И бухты серую, холодную дугу,
Далекий шум прибоя, берег мелкий,
И там, на темном, смутном берегу
Упругий звук последней перестрелки.
И помню я, как между низких туч
— Иль, может быть, теперь мне это снится —
Мечом багровым просиявший луч
Мелькнул прощальной русскою зарницей.
1936
Крылатое море взлетало, крича,
Воздушные рушились кариатиды,
И брызги, упав, как на луг саранча,
Съедали холмы и поля Атлантиды.
Лиловой воронкою водоворот
Затягивал низко нависшие тучи.
На самое дно оседал небосвод,
На спину тяжелые волны навьючив.
Огромные рыбы врывались в дома,
Влача за собою, как невод, молчанье.
Вздымалась и встала, качаясь, тюрьма,
Отрезав от мира звезду мирозданья.
Я знаю, здесь та же подводная мгла,
Здесь та же глухая струится стихия.
Не выживу я, если ты умерла,
Моя Атлантида — Россия.
1930-е
От волчьих берегов моей отчизны,
От ледяных и огненных полей
Вздымается жестокий ветер жизни,
И жесткий вихрь час от часу сильней.
Но бедный слух — он жизни той не слышит,
Весь мир наполнен черной глухотой.
Ночь страшно глубока, и свет не дышит,
И сон и смерть — в сожительстве со мной.
1930-е