Русский язык в зеркале языковой игры

На разговор он рыбе равный,

А вежлив, как сердитый волк

(А. Грибоедов и П. Вяземский, Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом).

Нейтральными были бы высказывания, содержащие отрицание обсуждаемых качеств: неразговорчив, как рыба, невежлив, как сердитый волк и т. п.

Противоречие становится не столь заметным, если противоречащие друг другу элементы текста разобщены, относятся к разным предложениям. Этот прием любили И. Ильф и Е. Петров, ср.:

— Вы знаете, Шура,—зашептал Паниковский,—я очень уважаю Бендера, но я вам должен сказаты Бендер—осел! Ей-богу, жалкая, ничтожная личность! («Золотой теленок», XX).

Противореча сам себе, говорящий пытается создать здесь видимость объективности. Между тем в одном высказывании возможны противоположные частные оценки некоего лица (напр.: Остап умен, но неопытен), но недопустимы противоположные общие оценки.

Преувеличения

Есть хороший анекдот, иллюстрирующий еще одно (может быть, самое существенное) отступление от постулата истинности:

— Ваня! Ты абсолютно ничего не делаешь по дому, зарабатываешь копейки, вечно пьяный, только и знаешь, что бегаешь по бабам.

— Тысячу раз тебе говорил, сотни тысяч раз говорил и в миллионный раз повторяю: не смей преувеличивать!

Самое интересное заключается в том, что высказывание жены первоначально воспринимается нами как нейтральное. Делая высказывания типа Вечно ты опаздываешь, Хорошо бы сейчас глоток вина, Она гибкая как змея и даже: Я сбегаю к соседке на минутку, а ты помешивай кашу каждые полчаса, мы обычно даже не осознаем, что наше высказывание — преувеличение, не вполне соответствующее истине. А осознав, можем высветить его и использовать в языковой игре:

Хозяин харчевни выскочил навстречу гостям (...)

— Не мешало бы нам перекусить хоть сухой корочкой,—сказала лиса.

— Хоть коркой хлеба угостили бы—повторил кот (...)

— Эй, хозяин,—важно сказал Буратино,—дайте нам три корочки хлеба.

— Веселенький, остроумненький Буратино шутит с вами, хозяин,—захихикала лиса (А. Толстой, Золотой ключик).

Между тем Буратино не шутил, его слова полностью соответствуют постулату Грайса об истинности (искренности).

Слушающий склонен недооценивать сообщаемое. Поэтому для адекватной реакции слушающего говорящему приходится прибегать к преувеличениям. И. Мандельштам писал: «Гиперболы живут с тех пор, как живет язык, с тех пор как человек ищет выражения необычных чувств восторга, ужаса, горя, отчаяния» [Мандельштам 1902: 306]. Добиваясь соответствия формы и содержания, говорящий ищет неповторимой формы для выражения своих чувств, представляющихся ему неповторимыми. Другой причиной преувеличений является стремление добиться комического эффекта или погоня за выразительностью текста. Примеры:

(1) ...гомеопатическими, говоря высоким слогом, ножками (Ф. Достоевский, Двойник; по [Виноградов 1976]).

(2) «Умрем, но напакостим!»—восклицаешь ты, автор золотушных фельетонов-реклам (М. Салтыков-Щедрин).

(3) — Читаешь его [писателя Распрокислого] высокохудожественные рассказы, точно тряпку грязную сосешь (В. Буренин, Литературные чтения...).

(4) На столе около лампы и пепельницы лежал альбом. Шмахин миллион раз уже видел этот альбом, но от скуки притянул его к себе и в миллион первым раз стал рассматривать карточки (А. Чехов, Безнадежный).

(5) Прическа, как и подобает образованной девице, скромная: два-три пуда волос, зачесанных кверху, и на волосах маленькая лестница для причесывающей горничной (А Чехов, Брак через 10— 15 лет).

(6) Можно не то что дам, но и земной шар пропить (А. Чехов, Святая простота).

(7) Во всем, что касалось ее [жены] принципов, она старалась быть беспощадной.»— Нечестно,—говорила она мне,—носить бороду, когда из нее можно сделать подушку для бедного! (А Чехов, Мои жены).

(8) [Об уральцах] Здешние люди внушают приезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, широкоплечие, с маленькими глазами, с громадными кулачищами, Родятся они на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствует не акушер, а механик (А Чехов—Чеховым, 29 апр. 1890).

(9) Эти духи могут свести сума даже Эйфелеву башню. На мулсчин они действуют неотразимо (Н. Евреинов, Кухня смеха).

(10) Перевозчик пьян, как бочка,

Заменю-ка старика!

(Саша Черный, На пароме).

(11) Двое молодых людей ожесточенно ухаживали за дамой,, которая отличалась необычайной худобой. Какой-то остряк говорил про них. «Вот две собаки, которые грызутся за кость».

(12) [Римлянин—о похищенных сабинянках]:—Они все царапаются,, как кошки! Я был в сотне сражений: меня били мечами, палками,, камнями,, стенами и воротами,, но ен<£ ни разу мне не было так скверно (Л. Андреев, Прекрасные сабинянки, I).

(13) Цыганята бегают, грязные—смотреть страшно. Взять такого цыганенка, но-мыть его мылом, и он тут же помирает, не может вытерпеть чистоты (А. Толстой, Похождения Невзорова, или Ибикус).

(14) Умолкли все. И в мертвой тишине

Стучали слезы в грязные тарелки («Чукоккала». Е. Шварц).

(15) /Соля Шварц привел с собой жену в фиолетовой шали с бахромой, женщину, годную в гренадеры и длинную, ш степь, о мятым, сонливым личиком на краю (И. Бабель, Ди Грассо).

(17) Что такое клиент? — Червь!

• Что такое бумажка?—Гранит! (Е. Петров, Сильная личность).

(18) Москвич любил пиво, Маховик-Датский, кроме водки, ничего в рот не брал (И. Ильф—Е. Петров, Двенадцать стульев, XIII).

(19) [О команде, которая лишь чудом избежала поражения] Московские динамовцы в матче с новороссийскими футболистами буквально ходили по лезвию ножа (ТВ «Время», 8 апр. 1996).

(20) Автомобилист, сбивший семерых прохожих, разбивший три машины и врезавшийся затем в витрину магазина, через три дня приходит в себя в госпитале и видит склонившегося над ним врача в белом халате.

— Ну как, доктор, мои дела?—еле слышно спрашивает он.

—А вот как, любезный: мне принесли анализы, в вашем алкоголе почти нет крови.

(21) [Нерон] ухитрился сострить по поводу театра в тот самый момент, когда представлял собой только футляр для собственного меча (А. Бухов, О древних остряках).

(22) Воздух в зале [суда] был до такой степени сгущен, что многие дамы, любительницы уголовных дел, совершенно спокойно клали на него свои легкие шляпки (В. Буренин, Мертвая нога, I).

(23) ...в дворницкой сидело, пило чай и откровенно любовалось Гришиной мягкой бородой убогое существо не толще вилки—черная юбка до пят„ (Т. Толстая, Поэт и муза).

Казалось бы, приведенные примеры (не говоря уж о хрестоматийных гоголевских шароварах, в которых «можно бы поместить весь двор с амбарами и строением») убеждают в безграничности преувеличений. Это, однако, не так И. Мандельштам [1902], кажется, первый подметил, что и гипербола должна знать меру. По его мнению, в примерах из Сервантеса и Рабле «юмор почти исчезает вследствие крайности преувеличения: “если бы не несколько глотков хорошего вина, взятые мною, желудок высох бы до такой степени, что как нитку меня можно было бы продеть через иголку”»; «Рабелэ завидует господам, не нуждающимся в портных; “у них уши так велики, что одно можно превратить в панталоны, сюртук и жилет, а из другого легко сделать шинель”. Смеха это место не вызовет, вследствие преувеличения искажения» [Мандельштам 1902: 309]. Где же проходит граница допустимого? Почему приводимые Мандельштамом гиперболы действительно трудно признать удачными, если допустимы даже «шаровары шириной в Черное море»? Дело, видимо, в том, что приведенные нами гиперболы имеют количественный характер, это количественные преувеличения, тогда как гиперболы Сервантеса и Рабле включают действие — настолько фантастическое, что его трудно себе представить.