"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

следователя и выбирая, казалось бы, меньшее зло в ситуации, когда реального

Согласно обвинительному заключению, он оказался германским шпионом. Рехберг писал в своих заявлениях из лагеря, что «в

протоколах от февраля и марта 1938 г., в которых я обвиняюсь в шпионаже, я не мог дать никаких показаний, и последние при-

надлежат полностью следователю и являются продуктом его фантазии, т. е. он писал показания один, я же содержание всех

протоколов не знал и не знаю до сегодняшнего дня» (ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 29754).

2-° Аналогичные методы «поощрения» применялись и следователями НКВД в Сибири (Тепляков А. Г. Указ. соч. С. 255-259).

130

выбора у нее не было. Впрочем, в ряде случаев работникам НКВД удавалось сдержать данное слово.

Режиссер-мультипликатор Вильгельм Штейгер оговорил своих коллег, поверив, что за это ему снизят

наказание. В результате он получил приговор, невероятный при обвинении в политических преступлениях

— 5 лет ссылки.

Достаточно часто к признанию себя германским шпионом подследственного подталкивало обещание

следователя, что за этим последует высылка из СССР. Это было верно лишь в отношении тех немцев, кто

сохранил свое германское гражданство, однако ни политэмигранты, ни лица с просроченным паспортом или

подавшие заявление о переходе в гражданство СССР, к ним не относились. В результате за обвинением в

шпионаже следовал расстрельный приговор. Прямо противоположное объяснение тому, почему она подпи-

сала вымышленный протокол, содержится в деле Елизаветы Бартош. «На допросе мне сказали, если не

подпишу, буду выслана в Венгрию, если же подпишу, то буду осуждена к отбыванию наказания в трудовых

лагерях и останусь в Советском Союзе. Я сделала второе, так как желала остаться в Советском Союзе»221.

Метод «пряника» активно использовался до начала массовых операций. Репрессированный в 1928 г. Бруно

Альбрехт, работавший до того в советском торгпредстве в Берлине, писал председателю советского

правительства А. И. Рыкову: «Год нахождения в тюрьме куплен следователем по весьма дешевой цене —

стакан чая и бутерброд, подписка признания себя советским гражданином. Ловко обманули немца —

неразвитое диалектическое мышление и непонимание — куриная слепота, невменяемость, созданная манией

величия — есть следствие».

Некоторые из признательных протоколов выглядят как похвала чекистам, своевременно разворошившим

шпионские гнезда. Леонид Гехстер, «приписанный» к мифической организации «гитлерюгенд», так

объяснял скромные успехи своей подрывной деятельности: «Завербовать их в организацию мне помешали

начавшиеся особенно за последнее время аресты немецких граждан, в том числе и немецкой молодежи».

Еще один из арестованных по этому делу, Ганс Петерсен, дал показания уже на третий день после своего

ареста. Решающую роль в этом сыграла, как он рассказывал на допросе через несколько месяцев,

произошедшая накануне «случайная встреча с Максом

221 Тем не менее Бартош, несколько лет проработавшую в советском торгпредстве в Берлине, приговорили к высылке из

страны. Однако пока оформлялись документы, венгерское посольство было закрыто, и выездную визу получить не удалось. В

результате ее дело было пересмотрено, и после более чем годового пребывания в тюрьме венгерская подданная была

освобождена.

131

Маддаленой в Таганской тюрьме, когда тот возвращался с допроса». Хотя арестованные по одному делу

должны были содержаться изолированно друг от друга, в ряде случаев именно такие «случайные встречи»

использовались оперативными работниками для того, чтобы добиться от арестованного признательных

показаний.

«Сейчас считаю счастьем, что благодаря моему аресту и добровольному признанию гнусная роль,

навязанная мне германскими властями, закончилась»222. Автор этих строк, российский еврей Яков Трабский

придумал трогательную историю собственной вербовки. В Германии, где он проживал до 1936 г., ему

грозила смертная казнь, так как немка-арийка родила от него ребенка. И вот этого ребенка органы гестапо

оставили у себя в качестве заложника, отправив Траб-ского шпионить в Россию (где тот вскоре вновь

женился). Трудно сказать, убедила ли следственные органы эта история или сам образ скромного продавца

Даниловского универмага, но Трабский получил всего три года — таких «счастливчиков» в нашей базе

данных всего пять человек.

После того как человек соглашался с выдуманными обвинениями в свой адрес, конвейер допросов не

останавливался. От него требовали назвать все новые и новые имена соучастников, добивались совпадения

его признаний с показаниями других арестованных. Складывается впечатление, что оперативные работники

НКВД сами не были уверены в том, куда будет направлено следствие, и в ходе допросов несколько раз

меняли характер обвинений. Австрийцу Альфреду Федину, признавшемуся в шпионаже, следователь вдруг

заявил, что все это вранье и ему придется сознаться в том, что он был заброшен в СССР (в 1922 г.!) для того, чтобы вредить австрийской компартии223.

3. Избиения и пытки

В случае если с обвиняемым не удавалось договориться «по-хорошему», в ход шли угрозы, а затем и прямое

насилие. Борису

222 На собственноручных показаниях Трабского начальственное лицо поставило недовольную визу: «Пишет он отвлеченно, надо

добиться конкретных показаний о людях, с которыми был связан по шпионской работе». В итоге Трабский пошел на ОСО не как

иностранец и получил «всего» три года.

223 Очевидно, такая переквалификация обвинений избавила Федина от расстрела, он получил 10 лет лагерей, а после завершения срока

был приговорен к ссылке в Красноярский край (ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-50 248).

132

Ширману заявили, что его сочтут неразоружившимся врагом и расстреляют, а также арестуют его мать и

жену, показывали даже заполненный ордер на их арест. По отношению к женщинам использовались угрозы

раздеть догола и т. п. Иногда следователь просто открывал дверь, и обвиняемый слушал крики и стоны

истязаемых в соседних кабинетах. В сочетании с увиденным в тюремной камере, рассказами других

арестованных это оказывалось достаточно действенным «аргументом».

Судя по письмам и заявлениям из лагерей, до начала массовых операций «методы физического воздействия»

по отношению к немцам не применялись, их все-таки считали иностранцами, что подразумевало иное

обращение. Особое отношение к ним сохранилось и во второй половине 1937 г., германских граждан

принуждали к признаниям в основном методами психологического воздействия224. Инженер Наркомсвязи

Готфрид Банд, следствие по делу которого велось осенью 1937 г., так и не признался в шпионаже, что было

отмечено в обвинительном заключении, представленном Ленинградским районным отделением НКВД г.

Москвы. Это не понравилось областному начальству, и документ не был подписан. Допросы Банда

возобновились в начале следующего года, и он подписал все, что от него требовали.

Артур Гертрампф, арестованный в первый день немецкой операции, отказался признать себя шпионом, но на

допросе 14 марта 1938 г. заявил, согласно протоколу, что «до сего времени я скрывал факт своей вербовки

для шпионской деятельности на территории СССР». На заключительном этапе немецкой операции в ход шли

самые настоящие пытки, под их воздействием признавались практически все. Полного отказа от «мер

физического воздействия» не произошло и после завершения «ежовщины»: Густав Грабнер, арестованный

вторично в 1940 г., писал о том, что и в этот раз его сажали в карцер, в холодную камеру, в одиночку, в

результате чего он пытался покончить жизнь самоубийством.