Российская империя в сравнительной перспективе

Н.Я. Данилевский утверждал, что направляющиеся из центра страны колонизационные потоки, как правило, «образуют не новые центры русской жизни, а только расширяют единый, нераздельный круг ее»³⁸. Он решительно отрицал завоевательный характер российского государственного пространства: «Россия не мала, но большую часть ее пространства занял русский народ путем свободного расселения, а не государственного завоевания»³⁹. Таким образом, процесс русской колонизации можно представить, по его мнению, растянутым во времени, поэтапным «расселением русского племени», что не создавало колоний западноевропейского типа, а расширяло целостный континентальный массив государственной территории. «Только по мере того как за Камень начинает вливаться русское население, – писал Г.В. Вернадский, – Сибирь-колония постепенно все дальше отступает на восток перед Сибирью – частью Московского государства»⁴⁰.

К переселению крестьян и казаков было сознательное отношение как к необходимому дополнению военной экспансии. «Вслед за военным занятием страны, – отмечал известный публицист Ф.М. Уманец, – должно идти занятие культурно-этнографическое. Русская соха и борона должны обязательно следовать за русскими знаменами, и, точно так же как горы Кавказа и пески Средней Азии не остановили русского солдата, они не должны останавливать русского переселенца»⁴¹. Уманец ставил рядом в решении исторической миссии России движения на восток – меч и плуг.

В крестьянском миграционном сознании переселение за Урал присутствовало в качестве стратегической задачи, указанной монархом и объединяющей интересы крестьянства и государства⁴². Это придавало миграционным настроениям переселенцев особую легитимность в их борьбе с бюрократическими запретами. Даже ссылка в Сибирь воспринималась как «внутренняя колонизация», в отличие от западной принудительной эмиграции из метрополии в колонии⁴³. Экстенсивный характер крестьянского земледелия как бы подталкивал власть к расширению земельной площади, в том числе и к созданию земельных запасов впрок, для будущих поколений. Ф.Ф. Вигель в начале XIX века убеждал, что дремотное состояние Сибири только на пользу России, именно благодаря ему все осталось в руках государства, а не разбазарено частными лицами. Однако в будущем, рассуждал далее он, Сибирь будет полезна России как огромный запас земли для быстро растущего русского населения, и по мере заселения Сибирь будет укорачиваться, а Россия расти⁴⁴.

«Необходимо помнить, – писал уже в 1900 году военный министр А.Н. Куропаткин, – что в 2000 году население России достигнет почти 400 мил. Надо уже теперь начать подготовлять свободные земли в Сибири, по крайней мере, для четвертой части этой цифры»⁴⁵. Предлагая такую интерпретацию имперской экспансии на востоке, самодержавие рассчитывало на народную санкцию, которая бы оправдывалась приращением пахотной земли с последующим заселением ее русскими. Еще в большей степени, нежели Франция, Россия была «обречена расплачиваться за свою огромную территорию, за свой по-крестьянски ненасытный аппетит к приобретению все новых и новых земель»⁴⁶. Мания пространства долгие годы отождествлялась в народом сознании с политическим могуществом империи.

Со второй половины XIX века движение русского населения на имперские окраины (как стихийное, так и регулируемое государством) и в правительстве, и в обществе начинает восприниматься как целенаправленное политическое конструирование империи. Территория за Уралом виделась уже не просто земельным запасом или стратегическим тылом, благодаря которому Россия, бесконечно продолжаясь на восток, становится несокрушимой для любого врага с запада. Бывший декабрист Д.И. Завалишин отмечал в 1864 году, что «всякий раз, когда Россия волею или неволею обращалась к национальной политике, она принималась думать о Сибири»⁴⁷. Поэтому, подчеркивал он, так важно, чтобы зауральские земли были не просто освоены экономически, но и заселены по возможности однородным и единоверным с Россией населением. Востоковед В.П. Васильев в статье «Восток и Запад», опубликованной в 1882 году в первом программном номере газеты «Восточное обозрение», призывал перестать смотреть на русских как на пришельцев в Сибирь, заявляя: «мы давно уже стали законными ее обладателями и туземцами»⁴⁸.

В Комитете Сибирской железной дороги чиновники составляли записки об опыте германизации Пруссией польских провинций, о постановке колонизации в Северной Америке. Прусский опыт насаждения германского элемента в польских провинциях, как свидетельствовал А.Н. Куломзин, стал «путеводною нитью» в переселенческой политике в Сибири⁴⁹. Председатель Комитета министров и вице-председатель Комитета Сибирской железной дороги Н.Х. Бунге в своем политическом завещании в 1895 году указывал, что русская колонизация, по примеру США и Германии, является способом стереть племенные различия: «Ослабление расовых особенностей окраин может быть достигнуто только привлечением в окраину коренного русского населения, но и это средство может быть надежным только в том случае, если это привлеченное коренное население не усвоит себе языка, обычаев окраин, вместо того, чтобы туда принести свое»⁵⁰.

С.Ю. Витте также указывал на изменение геополитического пространства внутри империи, отмечая политическое значение «великой колонизаторской способности русского народа, благодаря которой народ этот прошел всю Сибирь от Урала до Тихого океана, подчиняя все народности, но не возбуждая в них вражды, а собирая в одну общую семью народов России». Именно русский крестьянин-переселенец, по его мнению, изменит цивилизационные границы империи: «Для русских людей пограничный столб, отделяющий их, как европейскую расу, от народов Азии, давно уже перенесен за Байкал – в степи Монголии. Со временем место его будет на конечном пункте Китайской Восточной железной дороги»⁵¹. С колонизацией Сибири он связывал не только экономические, но и политические задачи. Русское население Сибири и Дальнего Востока должно стать оплотом в «неминуемой борьбе с желтой расой»: «В противном случае вновь придется посылать войска из Европейской России, опять на оскудевший центр ляжет необходимость принять на себя всю тяжесть борьбы за окраины, вынести на своих плечах разрешение назревающих на Дальнем Востоке вопросов, а крестьянину черноземной полосы или западных губерний придется идти сражаться за чуждые, непонятные ему интересы отстоящих от него на тысячи верст областей»⁵².

Военная наука, в рамках которой в основном и формируется российская геополитика, выделяла как один из важнейших имперских компонентов «политику населения». Она предусматривала активное вмешательство государства в этнодемографические процессы, регулирование миграционных потоков, манипулирование этноконфессиональным составом населения на имперских окраинах для решения военно-мобилизационных задач. Прежде всего это было связано с насаждением русско-православного элемента на окраинах с неоднородным составом населения или, как в случае с Приамурьем и Приморьем, с территориями, которым угрожала демографическая и экономическая экспансия извне. Народы империи начинают разделяться по степени благонадежности; принцип имперской верноподданности этнических элит стремились дополнить чувством национального долга и общероссийского патриотизма. Считалось необходимым разредить население национальных окраин «русским элементом», минимизировать с помощью превентивных мер инонациональную угрозу как внутри, так и снаружи границ империи.

Успешность интеграционных процессов на востоке империи А.Н. Куропаткин призывал оценивать с точки зрения заселения «русским племенем», разделив территорию восточнее Волги на четыре района: 1) восемь губерний восточной и юго-восточной части Европейской России; 2) Тобольская, Томская и Енисейская губернии; 3) остальная часть Сибири и российский Дальний Восток; 4) Степной край и Туркестан. Если первые два района, по его мнению, могут быть признаны «краем великорусским и православным», то в третьем районе, который тоже уже стал русским, процесс заселения еще не завершился и представляет серьезные опасения в Амурской и Приморской областях ввиду усиливающейся миграции китайцев и корейцев. Еще более опасной ему виделась ситуация в четвертом районе. Поэтому, заключал Куропаткин, «русскому племени» предстоит в XX столетии огромная работа по заселению Сибири (особенно восточных ее местностей) и по увеличению в возможно большей степени русского населения в степных и среднеазиатских владениях⁵³.