Российская империя в сравнительной перспективе

42 См.: Wayne Dowler W. Op. cit.: Geraci R.P. Op. cit.

43 Cm.: HolquistP. To Count, To Extract, and to Exterminate. Population Statistics and Population Politics in Late Imperial and Soviet Russia // A State of Nations. Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin / Ed. by R.G. Suny, T. Martin. Oxford: Oxford Univ. Press, 2001. P. 111–144, особенно p. 117 (о Кавказе) и 122 (о Средней Азии).

44 Например, если считать, что Москва решала проблемы консолидации и гомогенизации объединяемых вплоть до XVI века феодальных государств, то можно утверждать, что с этой проблемой она справилась даже лучше, чем «католические короли» и их наследники после Реконкисты в Королевстве Испании. Менее очевидны успехи в позднейшее время, но и здесь, наряду с поражениями националистического проекта на западных окраинах, были серьезные достижения на востоке. Впрочем, и на западных окраинах империи достижения русского националистического проекта до сих пор составляют серьезную проблему для новых государств.

45 См.: Martin Т. Op. cit.

Анатолий Ремнев

Россия и Сибирь в меняющемся пространстве империи, XIX – начало XX века

Процесс вхождения Сибири в состав России начался в конце XVI века с присоединением к Русскому государству и имел длительную историческую перспективу. Это было не только военное закрепление за Российской империей новых территорий и народов восточнее Урала, крестьянское переселение и хозяйственное освоение сибирских земель, но и осмысление Сибири как земли русской. Важно понять, как из «страны без границ», из «земель незнаемых», Сибирь стала неотъемлемой частью России, изменила в целом ее географическое и историческое пространство. П.Н. Милюков в этой связи замечал: «Последний продукт колонизационного усилия России – ее первая колония – Сибирь стоит на границе того и другого»¹. Империя как бы вырастала из исторического процесса «собирания русских земель» и, как писал поэт Велемир Хлебников: «Вслед за отходом татарских тревог – это Русь пошла на восток».

В основе моей статьи лежит дискурс о границах Сибири, трансформации ее образов в российском общественном сознании, геополитическое видение места Сибири в извечной российской проблеме «Запад – Восток». Актуальность проблем взаимоотношений центра и регионов сохранялась, имея тенденцию к обострению в условиях модернизации. М. Хечтер, предложивший концепцию «внутреннего колониализма», обрек эти проблемы на вечное существование, заметив, что условия частичной интеграции периферии и государственного ядра «все больше воспринимаются периферийной группой как несправедливые и нелегитимные»². Концепция породила до сих пор продолжающиеся споры о колониальном положении Сибири в России, которые актуализируются периодически возникающими политическими и экономическими подозрениями в сибирском сепаратизме³.

Границы и центры Сибири

Вопрос о пространстве Сибири не так прост, как может показаться на первый взгляд. Административное деление зачастую не совпадало с географическими границами сибирского региона, а образы Сибири приобретали расширенное символическое толкование. Различные комбинации территорий в больших административных группах (генерал-губернаторствах) не только повторяли природный ландшафт в поисках естественных границ, но активно формировали новую географию. Интерпретация региона постепенно усложнялась как с расширением внешних имперских границ, так и с нарастанием внутренних политических и социальных задач, управленческой специализацией и дифференциацией, изменением этнодемографической структуры, новыми экономическими интересами. Власть здесь шла явно впереди экономики, создавая административно-территориальные структуры и формируя экономические районы. Но всякая административная, а тем более государственная граница, будучи однажды проведена, имеет тенденцию сохраняться, увековечиваться. «Таким образом, – отмечал Ф. Бродель, – история тяготеет к закреплению границ, которые словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо принадлежащие ландшафту и нелегко поддающиеся перемещению»⁴.

Территориальный объем имени «Сибирь» исторически рос с движением русских на восток от Сибирского ханства до Сибирского генерал-губернаторства, достигнув своего предела в середине XIX века, когда закончился процесс вхождения в состав Российской империи Степного края, Приамурья и Приморья. К концу XIX века авторитетный «Энциклопедический словарь» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона включал в объем сибирского пространства все азиатские владения Российской империи, кроме Закавказья, Закаспийской области и Туркестана⁵. Однако такое расширительное и не всегда последовательное толкование границ Сибири, когда смешивались физико-географические и политические критерии, вызывало сомнения. А.Я. Максимов в 1880-х годах заметил, что «Географическое общество, ведающее антропологическими и этнографическими задачами, еще не занималось решением вопроса о том, где начинается западная граница Сибири. А где кончается восточная или южная граница, на это не сумеет дать ответа даже и специальный Азиатский департамент Министерства иностранных дел»⁶.

Неслучайно, начиная в 1918 году читать курс лекций по истории и географии Сибири на только что открытом во Владивостоке историко-филологическом факультете, известный востоковед профессор Н.В. Кюнер предлагал условиться, что следует понимать под словом «Сибирь»: «Это имя ныне прилагается к стране, обладающей громадным и не установленным в точности и различно понимаемым пространством в зависимости от того, с какой точки зрения мы будем рассматривать территориальный объем страны, о Сибири можно мыслить различно (Курсив мой. – А.Р.)»⁷. При этом он настаивал на расширительном понимании Сибири, включая в нее не только Дальний Восток, но и Степной край. Другой исследователь Сибири H.H. Серебренников также призывал отличать Сибирь географическую от Сибири административной, имея в виду то, что, например, некоторые уезды Пермской и Оренбургской губерний находятся на азиатской стороне Урала⁸.

Исторически менялась и внутренняя структура сибирского пространства. Один из самых авторитетных географов рубежа XIX–XX веков П.П. Семенов Тян-Шанский делил Сибирь на пять географических областей⁹. При этом Западную и Восточную Сибирь он именовал «коренной» Сибирью, к которой примыкали «Якутская окраина», «Амурско-Приморская окраина» (в составе Забайкальской, Амурской, Приморской областей и острова Сахалин) и «Киргизско-степная окраина» (из Акмолинской, Семипалатинской и Семиреченской областей). Таким образом, Азиатская Россия получала новую географическую конфигурацию, в которой у «коренной» Сибири, как внутренней периферии империи, появлялись свои окраины.

Необходимость управленческой обособленности Сибири, уже в силу ее географической удаленности, этнической и социальной специфики, признавалась изначально. Конечно, как отмечал С.М. Прутченко, это была «кость от кости и плоть от плоти общерусского управления»¹⁰, но существовала известная потребность административно очертить и выделить сибирское пространство на государственной карте. Это было не только во времена существования Сибирского приказа (1637–1708,1730-1763) или Сибирской губернии (1711–1764), но и много позднее, вплоть до создания в 2000 году Сибирского федерального округа.

С петровских времен в Сибирскую губернию вошли не только все зауральские земли, но и территории западнее Урала, по водоразделу рек, впадающих в Ледовитый океан и Белое море, включая левый приток Волги и верховья рек Камы и Вятки. В екатерининском указе 1764 года Сибирь продолжала именоваться Сибирским царством, подкрепляя свой «суверенитет» не только системой управления, но и наличием особой сибирской монеты. Один из первых сибирских историков П.А. Словцов писал, что Сибирь «разумелась, кажется у самого правительства колониею и управлялась действительно как колония… К печальному предуверению тогдашних жителей, что Сибирь не Россия, немало содействовало и установление особой медной монеты с чеканом двух стоячих соболей под сибирскою короною…»¹¹. Лишь с распространением на Сибирь в 1782–1783 годах губернской реформы и созданием Тобольского и Иркутского наместничеств сибирская административная граница на западе прошла по Уралу, однако генерал-губернатор западной части Сибири продолжал почти до конца столетия быть одновременно тобольским и пермским, предпочитая Пермь Тобольску¹².