Российская империя в сравнительной перспективе

25 ГАРФ. Ф. 109. Оп. 38. Ед. хр. 23. Ч. 175 (1863 г.).

26 В итоге эти рассуждения сводились к выводу о невозможности такой меры именно из-за требования поляками границ 1772 года, то есть из-за непримиримого конфликта образов «идеальных отечеств». Но адресаты и частный характер писем позволяет предположить, что эти рассуждения не были полемической уловкой империалиста, не готового поступиться ничем из имперских владений и ищущего этому «приличное объяснение». Ни Александра II, ни тем более Александра III не надо было убеждать, что Царство Польское – их владение. Скорее, это рассуждения русского националиста, который при определенных условиях готов был бы пожертвовать частью имперских территорий для создания более благоприятных условий реализации русского националистического проекта.

27 Такими видел в 1860-е годы Иван Аксаков Левобережную Украину и Новороссию, предлагая присоединять к их губерниям отдельные уезды юго-западного края для их «оздоровления». См.: Аксаков И. Об изменении границ Западного края //Аксаков И.С. Сочинения. Т. 3: Польский вопрос и западно-русское дело; Еврейский вопрос, 1860–1886. СПб., 1900. С. 265–266. Аналогичные меры он предлагал и для северо-западного края. Причем всегда аргументировал свои предложения именно в рамках националистического дискурса – его главный критерий – «более русской общественной стихии» (с. 267) (впервые опубликовано: День. 1863.26 окт.)

28 Государственная Дума, 3-й созыв: Стенографические отчеты: 1911. Сессия V. Часть I: Заседание 30,25 декабря 1911 г. СПб., 1911. С. 2745.

29 Там же. С. 2746.

30 Именно в связи с западными окраинами можно проследить, как дискурс национальной территории отражался в концепциях такого последовательного российского империалиста, каким накануне и во время первой мировой войны был П.Б. Струве. Свою статью «Великая Россия и Святая Русь» он начинает с утверждений, что «Россия есть государство национальное», что, «географически расширяя свое ядро, русское государство превратилось в государство, которое, будучи многонародным, в то же время обладает национальным единством» (Русская мысль. 1914. № 12. С. 176–180.) Именно эти цитаты часто приводятся среди доказательств того, что национальное государство и империя в восприятии русских слились. Между тем, в этой же статье Струве говорит о «национальном государстве-ядре», в котором «русские племена спаялись в единую нацию».

Он отмечает способность этого национального ядра к расширению и отличает его от расширения империи. Связь разных окраин с «государственно-национальным ядром» может быть, по Струве, «чисто или по преимуществу государственная», а может быть «государственно-культурная, доходящая в окончательном своем развитии до полного уподобления, обрусения „инородцев“». Идеал Струве, конечно, – постепенное расширение, на основе «правового порядка и представительного строя», государства-нации до границ государства-империи. Но он, во-первых, ясно видит различия между ними, и, во-вторых, осознает свой идеал как далекую перспективу. Несколько раньше, в полемике с украинским национализмом, Струве не раз использует формулу «русская Россия», имея в виду именно «общерусскую нацию» (Струве П.Б. Общерусская культура и украинский партикуляризм //Тамже. № I. С. 68, 82).

Таким образом, даже в идеологии либерала-империалиста Струве сама идея русской национальной территории присутствует. Когда Струве переходит к формулированию задач России в мировой войне, оказывается, что на первом месте у него стоит задача «воссоединить и объединить с империей все части русского народа», то есть аннексия «русской Галичины». Здесь он, как это вообще типично для националистического дискурса органического единства, снова прибегает к метафорике оздоровления национального тела, доказывая, что присоединение Галичины необходимо для «внутреннего оздоровления России, ибо австрийское бытие малорусского племени породило и питало у нас уродливый так называемый «украинский» вопрос». Вторая задача, в точки зрения Струве, – «возродить Польшу как единый национальный организм».

И лишь третья – контроль над проливами. То есть в этом перечислении Струве на первое и второе место ставит задачи, вытекающие именно из националистического дискурса, причем не обременяет себя их подробным обоснованием как очевидные, сосредоточившись на пространных геополитических объяснениях, зачем все-таки России нужен Константинополь.

31 См.: Miller A. A Testament of the All-Russian Idea: Foreign Ministry Memoranda to the Imperial, Provisional and Bolshevik Governments // Extending the Borders of Russian History: Essays in Honor of Alfred Rieber / Ed. by M. Seifert. Budapest: CEU Press, 2003.

32 Cm.: Weeks Th. Religion and Russification: Russian Language in the Catholic Churches of the Northwest provinces after 1863 // Kritika. 2001. Vol. 2. № i. P. 87–110: Idem. Мы или они? Белорусы и российская власть, 1863–1914 // Российская империя в западной историографии / Под ред. П. Верта, П. Кабытова, А. Миллера. М., 2004 (в печати): СталюнасД. Может ли католик быть русским? О введении русского языка в католическое богослужение в 60-е годы XIX в. //Там же.

33 Miller A. A. Op. cit.

34 Впоследствии в русском дискурсе появляется тема колонизации как инструмента строительства нации в том смысле, что различия между великорусами и малорусами в новых условиях отступали на второй план, а черты общности в иноплеменной среде актуализировались. См.: Bizzilli Р. Geopolitical Conditions of the Evolution of Russian Nationality // The Journal of Modern History. 1930. № 1. P. 27–36. (Вообще теоретические замечания Бицилли о национализме и формировании наций заслуживают особенного внимания – его подход во многом предвосхитил исследования национализма 1980-1990-х годов.)

35 В Поволжье к XIX веку не осталось ни одного города, где мусульманское население составляло бы большинство. См.: Frank A.J., Usmanov M.A. Introduction // Materials for the Islamic History of Semipalatinsk / Ed. by A.J. Frank, M.A. Usmanov. Berlin: Das Arabische Buch, 2001. P. 2. Авторы пишут о Семипалатинске как о «the only Muslim city in Russia proper». Интересно было бы уточнить, что они имеют в виду под этим определением (Russia proper).

36 Об особом позитивном образе угро-финских народов в русском дискурсе см.: Geraci R.P. Window to the East: National and Imperial identities in late Tsarist Russia. Ithaca: London: Cornell Univ. press, 2001. Особенно гл. 2.

37 См., например: Knight N. On Russian Orientalism: A Response to Adeeb Khalid // Kritika. 2000. Vol. 1. № 4. P. 701–715 (этот тезис см. на с. 708).

38 Аграрный вопрос и крестьянское движение 50-70-х годов XIX в. // Материалы по истории народов СССР. М.; Л., 1936. Вып. 6. С. 333. «Обстоятельства сделали меня русским, и я горжусь этим именем, однако, нисколько не гнушаясь именем чувашина и не забывая своего происхождения. Будучи христианином, любя Россию и веруя в ее великую будущность, я от души желал бы, чтобы чуваши, мои единоплеменники, были просвещены светом Евангелия и слились в одно целое с великим русским народом», – пишет о себе Яковлев (с. 331–332).

39 Письма Н.И. Ильминского к обер-прокурору Святейшего синода К.П. Победоносцеву. Казань, 1895. С. 399.

4 °Cм.: Wayne Dowler W. Classroom and Empire: The Politics of Schooling Russia’s Eastern Nationalities, 1860–1917. Toronto: McGill-Queen’s Univ. press, 2001. В частности, p. 21–28,66-68,83–84: Geraci R.P. Window to the East: Миллер А. Российская империя, ориентализм и процессы формирования наций в Поволжье // Ab Imperio. 2003. № 4. См. также: Письма Н.И. Ильминского… С. 2, 3,53, 63, 64,74.

41 Осознание распространения ислама как угрозы было связано и с внешнеполитическими обстоятельствами, а именно проявлением симпатий российских мусульман к Османской империи в ходе Крымской войны. Позднее, с появлением панисламизма и, в особенности, пантюркизма, связь внутриимперской политики с внешнеполитической ситуацией стала особенно актуальна.