Славянорусские древности в «Слове о полке Игореве» и «небесное» государство Платона

При рассмотрении летописного сообщения 1096 о югре следует учитывать входящую в него легенду об Александре Македонском, основанную на «Откровении Мефодия Патарского», в соответствии с которой Александр «сквернии языкы (народы)… загна их на полунощныя страны (на крайний север) в горы высокия». И по Божьему повелению сошлись горы и воздвиглись «врата медяна». Поэтому «си суть (оказались) людье заклепении Александром, Македоньскым цесаремь». О способе общения с этими «человекы нечистыя» через прорубленное ими в горе оконце сказано прямо: «и есть не разумети языку их, но кажуть на железо и помовають рукою, просяще железа». О югре не сказано с такой определенностью, что язык их непонятен.

Считается, что сообщение о югре впервые внесено в Летопись в 1096 г. в виде рассказа Гюряты Роговича о походе новгородцев во главе с его отроком в Печору для сбора дани, а затем к югре (современные ханты и манси) за Уральский хребет. Но это не так. Косвенные сведения, подтверждающие, что новгородцы задолго до 1096 г. пытались брать дань с югры, имеются в Новгородской первой летописи, свод 1448 г., под 1032 г. «В лето 6540 (1032). И тогда же Улеб (в Холмогорской летописи «Глеб») иде из Новагорода на Железныя врата, и опять (назад) мало их приде». С учетом отмеченных Летописью обстоятельств - новгородская дружина, Железные ворота, мало вернувшихся назад, - можно настаивать на соответствии «Железных врат» «вратам Медяным» из упомянутого летописного рассказа 1096 г., и что неудачный поход новгородцев был совершен с целью сбора дани с югры. Поэтому более поздняя запись Никоновской летописи под 1193 г. об уничтожении югрой дружины новгородцев, придает свой смыл и свою судьбу взаимоотношениям новгородцев и югры.

«В лето 6701 (1193-94). Того же лета идоша Новогородци ратию (войной) с воеводою Андреем (в составе ратников был священник) в Югру, взяша град и приидоша к другому граду; они же затворишася во граде, и стояша под градом пять недель. Югричи же выслаша к ним, сице глаголюще: «не губите нас, понеже сбираем серебро, и злато, и соболи и иная узорочия, хотяще дань даяти вам». - Далее в сообщение Летописи входит рассказ о том, как югричи хитростью заманивая в город новгородских воинов по нескольку десятков человек, уничтожили почти всех. Потом они вышли из города, «изсекоша их всех, и оставиша в живых осмьдесят человек» [200] , то есть «и опять мало их приде».

Таким образом, содержанием предложения «Югра же людие суть язык нем», является: «Югра же люди представляют собой народ враждебный», - это содержание становится очевидным фактом.

В качестве следующего факта, как очевидного свидетельства существования народа, носившего имя «враг», данное ему другим народом, следует выделить этноним чудь. Такой вывод о чуди содержится у М. Фасмера: «Чудь… Обычно предполагают первоначальное значение «германцы» и происхождение из готского Юiuda «народ». Но ср. также саам. норв. иutte, cuррe, саам. шв. иute, иude «преследователь, разбойник, название врага, притесняющего лопарей (в сказках)» [201] . Прилагательное «чужой» одного корня с «чудь». Постепенно имя «чудь», о которой упоминает «Повесть временных лет» в рассказе о призвании Рюрика, теряет свою конкретику, меняет имя «чудь» на «водь» [202] и в быту становится обозначением прибалтийскофинского и угрофинского населения на северовостоке России.

Несомненный также интерес для нашей темы представляет язык прибалтийского племени ятвягов, который был вытеснен литовским и латышским. Однако в 1978 г. в северной части Беловежской пущи был обнаружен рукописный польскоятвяжский словарик «Poganske gwary z Narewu» («Языческие говоры по Нареву»), опубликованный в 1984 г. З. Зинкявичусом. Отметим любопытное противопоставление двух народов - «готов» и «москалей»: guti «крестоносцы», drygi «москали» [203] .

Слово «готы» со значением «неприятель, враг» унаследовано прибалтами от более древнего состояния быта и культуры, когда готы были господствующим народомвойском в этих местах. Поэтому очередной враг, Тевтонский орден, крестоносцы, названы ключевым словом для понятия враждебности, точнее, символом врага - «готы». Замечательно, что в этом «словарике» представлено также соотношение «враги - друзья», в качестве друзей в нем выступают «москали» - drygi.

К числу культурноисторических фактов, работающих на тему «немец - враг», заманчиво было бы отнести определение «немець - сврака», содержащееся в чешской рукописи XII в., известной под названием «Части языкам», в которой речь идет о прозвищах народов. Так, например, «фряг (итальянец) есть лев», «алеман (бош) - орель», «немець - сврака» (сорока), «чехь - норець» и так далее [204] . Думается, что в собирательном прозвище «немец - сорока» смоделировано представление людей о сварливом и бранчливом человеке как сорока. Немцы объяснены с психологической точки зрения, со стороны характера, что предполагает отношения между немцами и славянами в быту, когда немцы стали господствующим народом среди части западных и югозападных славян. Возможно, в эту эпоху произошло переосмысление «немец - чужой, враг» на «немец - немой», но не подлинно немой, а с поведенческой стороны, по характеру как немой - сварливый и бранчливый, что привлекло внимание людей к символу сороки.

Первоначальным значением слова нмьць, по всей видимости, было, как и у латинского inimcus, «недруг, враг, противник», а не «говорящий неясно, непонятно»; «иностранец» ввиду того, что заимствованные из церковнославянского и «укрепившиеся в русском литературном и народном языке» слова ворог, враг, супостат имели другое терминологическое значение: первое - «нечистый, черт»; второе - «противник, дьявол». Но если нмьчинъ увязывать только с укрепившимся содержанием: «человек, говорящий неясно, непонятно»; «иностранец» и: «немец, любой иностранец», это неизбежно возвращает нас к обозначению у славян германских народов как чужого народа, о чем сказано выше у Мейе. Любопытно, что к этому обозначению возникают семантические параллели в греческом и латинском языках. Например, греческое б «без языка, немой» = «варвар» (враг) (Soph. Tr. 1060; 1096) [205] . Латинское barbarus «чужеземный, жестокий, свирепый» (враг) [206] . «Я здесь (в изгнании) варвар, ибо никто меня не понимает». Овидий [207] . Применена инверсия: на самом деле это Овидий среди варваровврагов. «Здесь я (в изгнании) отдан врагам, постоянным опасностям отдан… // Жала вражеских стрел пропитаны ядом гадючим» [208] . Писал он «на краю света», в «скифском» городе Томы на западном берегу Черного моря (нынешняя Констанца в Румынии), куда он был выслан из Рима в 8 г. н. э.

Формальная связь, существующая между рассматриваемыми латинским и славянским словами, может быть подкреплена историческими фактами о возможности заимствования из латинского в славянский. Например, сведениями о жителях Паннонии римского историка Веллея Патеркула (20/19 гг. до н. э. - 30 г. н. э.), автора одного сохранившегося произведения - «Римская история». Это единственный документ эпохи упадка римской историографии, конца республики - начала империи. И по сравнению с корифеями - Полибием, Саллюстием, Ливием, Тацитом - «современных исследователей исторической мысли древности мало интересует Веллей Патеркул». Как следствие - крайне незначительное количество ссылок на него. В 6 г. н. э. Веллей во главе контингента войск направился в Паннонию, где в то время вспыхнуло восстание далматов и паннонцев. Зимой 6/7 гг. он был начальником стационарного римского лагеря в Сисции, на Дунае [209] . Привлекают интерес также сведения византийского историка V в. Приска, побывавшего в 448 г в Паннонии в составе посольства к Аттиле.

Веллей Патеркул: «Взялась за оружие вся непривычная к благам мира, окрепшая Паннония, а также Далмация… Верховное командование было в руках двух Батонов и Пиннета (Batonibus. Ср. бат «дубинка»; связано с батог «палка, дубинка», «кнут». Славянское batъ «дубинка» является древним словом [210] ). Все паннонцы знали не только дисциплину, но и язык римлян (то есть не вульгарную латынь романизированных племен, а латынь римлян. - Л. Г.); многие были даже грамотны и знакомы с литературой. Итак, клянусь Геркулесом, никогда ни один народ не переходил так быстро от подготовки войны к самой войне, осуществляя задуманное» [211] (пер. А. И. Немировского).