Женская война

чали четыре голоса иронически, потому что из всего отряда один Фергюзон, веривший в изумительную изобретательность капитана, был убежден, что Ковиньяк достигнет предположенной цели. — На десять тысяч вы соберете целую роту!

— Да, — сказал Ковиньяк, — если бы даже пришлось прибавить что-нибудь…

— А кто же прибавит что-нибудь?

— Уж верно, не я, — сказал Фергюзон.

— Так кто же? — спросил Барраба.

— Кто? Первый, кто нам встретится! Вот, кстати, я вижу человека там, на дороге. Вы сейчас увидите…

— Понимаю, — сказал Фергюзон.

— Только-то? — спросил Ковиньяк.

— И удивляюсь.

— Да, — сказал один из всадников, подъезжая к Ковиньяку, — да, я очень хорошо понимаю, что вы непременно хотите исполнить ваше обещание, капитан. Однако же мы верно проиграем, если будем слишком честны. Теперь имеют в нас нужду, но если завтра мы наберем роту, то ее отдадут доверенным офицерам, а нас поблагодарят, нас, которые трудились и вербовали.

— Ты глуп, как пробка, друг мой Карротель, и это я говорю тебе не в первый раз, — отвечал Ковиньяк. — Твое нелепое теперешнее рассуждение лишает тебя этого звания, которое я назначал тебе в этой роте. Ведь очевидно, что мы будем первые шесть офицеров в этой армии. Я назначил бы тебя прямо подпоручиком, Карротель, но теперь ты будешь только сержантом. По милости этого глупца и рассуждения, которое ты сейчас слышал, Барраба, ты, ничего не говоривший, будешь подпоручиком, до тех пор, пока не повесят Фергюзона. Тогда я произведу тебя в поручики по праву старшинства. Но смотрите, не терять из виду моего первого солдата, вон он там!

— Вы знаете, кто он? — спросил Фергюзон.

— Нет.

— Он должно быть горожанин, потому что на нем черный плащ.

— Так ли?

— Посмотрите сами, ветер поднимает его.

— Если на нем черный плащ, так он верно богатый горожанин. Тем лучше: мы вербуем людей на службу принцев, и надобно, чтобы рота наша состояла из людей порядочных. Если бы мы трудились для скряги Мазарини, так все бы годилось, но для принцев — другое дело! Фергюзон, у меня есть предчувствие, что у меня будет удивительная рота.

Весь отряд пустился рысью догонять прохожего, который спокойно держался середины дороги.

Когда почтенный горожанин, ехавший на добром лошаке, увидал скачущих красивых всадников, он почтительно отъехал к боку дороги и поклонился Ковиньяку.

— Он учтив, — сказал Ковиньяк, — это уже очень хорошо. Но не умеет кланяться по-военному. Впрочем, мы его выучим.

Ковиньяк отвечал на его поклон поклоном, подъехал к нему и спросил:

— Милостивый государь, скажите нам, любите ли вы короля?

— Разумеется! — отвечал путешественник.

— Бесподобно! — вскричал Ковиньяк в восторге. — А любите ли вы королеву?

— Чрезвычайно уважаю ее.

— Чудо! А кардинала Мазарини?

— Кардинал Мазарини великий человек, и я всегда удивляюсь ему!

— Бесподобно! В таком случае, — продолжал Ковиньяк, — мы имели счастие встретить человека, совершенно преданного королю?

— Разумеется.

— И готового показать усердие?

— Во