Пассионарная Россия

Искреннее желание сделать что-то великое для России, для народа. И постоянная неуютность, дискомфорт на троне, стремление «подумать о душе», уйти, как солдат после 25-летней службы (это уже незадолго до смерти), в отставку.

Д. С. Мережковский дает такую реплику Александру в диалоге с князем Голицыным: «Не поверят, не согласятся, не отпустят живого… Как же быть, а? Мертвым притвориться, что ли? Или нищим странником уйти, как те, что по большим дорогам ходят, – сколько раз я им завидовал?».

И далее, вспоминая этот свой разговор с Голицыным об отречении от престола, Александр задумывается: «Не начал ли он строить башню, положив основание, и не мог совершить? Не вся ли жизнь его – развалина недостроенного здания?».

Постоянная депрессия, неуверенность в полностью выполненном долге государя, страх, стремление отречься от престола. И при этом абсолютное владение собой. Многие современники отмечали «удивительное присутствие духа», характерное для Александра в самые трудные (и объективно, и субъективно) дни и часы: «… ни единой черты, обличающей внутреннее положение растерзанной души его».

Это качество – семейное: отвлекаясь от романа Д. Мережковского, сравним и поведение Александра II, смертельно раненного, умирающего, и поведение Николая II – в момент отречения, в минуты кровавой казни в «доме Ипатьева» (об этом – в последующих очерках).

Чем утешал себя Александр I накануне смерти? «… Смерть тоже отречение, и, может быть, лучшее». Мысль о том, что «будучи сам несчастным, пытался делать других счастливыми». А что сделал? «Всю Россию – военным поселением…».

Безжалостен Д. С. Мережковский к Александру I. В чем-то ему симпатизируя, грустя над неосуществленными его мечтами, он показывает в конечном счете бессмысленность его жизни как государя… И пытается понять причины его неудачи.

К романтическим мечтам Александра, тогда будущего императора, Д. С. Мережковский обращался еще в пьесе «Павел I». Великий князь признается в беседе с женой, великой княгиней Елизаветой: «Ах, единая мечта моя – когда воцарюсь, покинуть престол, отречься от власти, показать всем, сколь ненавижу деспотичество, признать священные Права Человека <…>, даровать России конституцию, республику – все, что хотят, – и потом уехать с тобою, милая, бежать далеко, далеко…». В юности – на берега Рейна, незадолго до смерти, вновь возвращаясь к этой мечте, – в Ливадию, купив там поместье. (К этой мысли Александр часто возвращается на последних страницах романа Д. С. Мережковского «Александр I».)

В этом романе, наряду с темой личной драмы императора, есть еще две сквозные темы, которые мы в наших очерках не можем, да и не хотим обойти: Александр и Аракчеев и Александр и декабристы (о ней – в другом очерке).

На теме «Александр и Аракчеев» хотелось бы остановиться подробнее здесь. Характер взаимоотношений Александра с Аракчеевым весьма занимал Д. С. Мережковского во время его работы над романом «Александр I». Аракчеев при государе Александре ходит в любимцах. «Я – друг царя, – говаривал, – и на меня жаловаться можно только Богу». «Откуда такая привилегия, такой фавор?» – задумывается писатель. И выводит его из детства Александра, бывшего, как и его братья, у Аракчеева «на воспитании». Приводит такой эпизод, как бы глазами князя Валерьяна Голицына, стоявшего офицером Преображенского полка на карауле в Зимнем дворце и вспоминающего спустя годы об этом: два великих князя, Николай Павлович и Михаил Павлович, тогда еще совсем юные, сидя на подоконнике, шалили, ребячились. Вдруг кто-то шепотом произнес – «Аракчеев!» «И великие князья, соскочив с подоконника, вытянулись, как солдаты, руки по швам». Так, дескать, и Александр в юности побаивался Аракчеева.

Глазами того же князя Голицына писатель предлагает читателю взглянуть на Аракчеева времен Александра I (поскольку историографического материала для отдельного портрета Аракчеева мало, да и ограничены мы местом, пожалуй, для такого портрета, дадим лишь штрихи к нему в рамках рассмотрения личности Александра, в судьбе которого он сыграл столь большую роль):

«Лет за пятьдесят. Высок ростом, сутул, костляв, жилист. Поношенный артиллерийский темно-зеленый мундир; между двух верхних пуговиц – маленький, как образок, портрет покойного императора Павла I. Лицо – не военное, чиновничье. Впалые бритые щеки, тонкие губы, толстый нос, слегка вздернутый и красноватый, как будто в вечном насморке. Ни ума, ни глупости, ни доброты, ни злобы – ничего в этом лице, кроме скуки. Полуоткрытые над мутными глазами веки делали его похожим на человека, который только что проснулся и сейчас опять заснет».

Приводит Д. С. Мережковский и такой пример глубоких рассуждений Аракчеева: «Я люблю, чтобы все дела шли порядочно, – скоро, но порядочно; а иные дела и скоро делать вредно. Все сие дано нам от Бога на рассуждение, ибо хорошее на свете не может быть без дурного, и всегда более дурного, чем хорошего…».

Два штриха – портретная акварельная зарисовка и то, что называется – фрагмент речевой характеристики, и прозаик достигает большего, чем просто человек, описывающий факты, ибо через образы дает нам представление о грозном и одновременно чудовищно банальном Аракчееве…

Эта банальность педантично воздействовала и на весьма неординарного Александра I. Д. С. Мережковский «вводит» во внутренний монолог императора (словно бы мимоходом брошена мысль, но как важна для понимания метаморфоз Александра) такую фразу: – «Как ни мудри, все будет по-старому», – говорит Аракчеев, и ведь прав. Стоит ли ворошить кучу?».

Блистательно воспроизводит писатель суть взаимоотношений государя с Аракчеевым: с юных лет Александра внушал ему Аракчеев мысль о своей надежности, верности, исполнительности. Умел с полуслова понять господина, что Александр весьма ценил. Умел построить «потемкинские деревни» в виде военных поселений и убедить императора в их целесообразности. Умел пресекать все попытки придворных составить ему оппозицию в глазах государя.

Если же возникала опасность опалы, умел так изощренно шантажировать романтически настроенного на реформы и переустройства, но леноватого и не очень решительного Александра, что тот пугался остаться без такого «без лести преданного» соратника.

Конечно же, наделенный природным умом, Александр разгадывал несложную интригу Аракчеева, видел его игру. «Что теперь будет, – предвидел; хотя по давнему опыту мог знать, что ничего не будет, но при каждой ссоре боялся, что Аракчеев уйдет от него, – и он пропал».

Многое их связывало… И то, что в день восшествия на престол император Павел в Зимнем дворце, рядом с комнатой, где умирала Екатерина, соединил руки Александра и Аракчеева, сказав: «Будьте вечными друзьями». И убийство Павла, в котором Александр чувствовал свою косвенную вину, лишь укрепило это рукопожатие, ибо тем ревностнее хотелось Александру выполнить хоть это завещание отца, стиль правления которого в целом был ему чужд…

И «рубашечку» вспоминают Александр и Аракчеев на страницах романа Д. С. Мережковского: однажды прискакавший из Гатчины под проливным дождем на фельдъегерской тележке Аракчеев должен был переменить белье, Александр дал ему свою рубашку, и тот завещал себя в ней похоронить.

Неужто не видел Александр банальности Аракчеева, негосударственности его, противоречившей той политике реформ, которую собирался с первых лет царствования проводить государь? Что-то видел, что-то представлялось ему, возможно, в искаженном свете, как те же военные аракчеевские поселения, которые тот ему демонстрировал. Д. С. Мережковский необычайно красочно описывает своего рода экскурсию государя по такому поселению. К слову сказать, писатель точно подметил и тот факт, что дезинформирован и дезориентирован относительно этих поселений был не один Александр, но и такой его соратник по реформам, как Сперанский, сочинивший даже книгу «О выгодах и пользах военных поселений», и такой умница, как Карамзин, полагавший, что «оные суть одно из важнейших учреждений нынешнего славного для России царствования».