Пассионарная Россия

Не будем идеализировать государя. Исходя из своего понимания долга государя и заботясь о благоустройстве России по-своему, основной ее массе населения – крестьянству – большого счастья он не принес.

И массовое закрепощение вольных землепашцев рассматривалось и при Александре I как водворение «благоустройства», как основа государственного строительства.

Входивший в «негласный комитет» молодых друзей Александра I П. А. Строганов в первые годы правления государя хорошо знал и понимал своего венценосного друга. Обратимся к его характеристике Александра I (есть в ней ряд поразительно точных наблюдений, к которым мы еще не раз вернемся).

Император, писал он, взошел на престол с наилучшими намерениями – «утвердить порядок на возможно наилучших основаниях, но ему мешает вялость характера. Он особенно дорожит теми, кто умеет уловить, чего ищет его мысль, и найти ей подходящее изложение и воплощение, избавляя его от труда самому ее разрабатывать. Это очень точно, но, как справедливо замечает А. Е. Пресняков в исследовании «Александр I», это лишь «одна, притом формальная, сторона его типа. Под ней – сложная человеческая натура определившаяся в отношении к жизни и к людям при очень своеобразных условиях воспитания и восприятия окружающей действительности».

Что имел в виду историк под «своеобразными условиями»? А вот что.

Будущий император во младенчестве был Екатериной II отнят у родителей и отдан на воспитание… республиканцу по воззрениям Лагарпу. И Александр, как это ни парадоксально, подобно своей великой бабке, всю жизнь любил себя называть республиканцем по духу, будучи, как и она, самодержцем по сути правления.

В то же время Александр, по требованию отца, был вынужден пройти службу в «гатчинских войсках», пройти своего рода «вторую школу», глубоко на него подействовавшую, – школу Аракчеева, который ввел питомца во всю премудрость армейской техники. «Связь с Аракчеевым создалась прочная на всю жизнь. Александр нашел в нем безусловную исполнительность, грубую, жесткую, но сильную энергию, которой пользовался охотно, закрывая глаза на трусливо-низкую подкладку аракчеевской жесткости, и почти до конца дней своих относился к этому «другу» с таким полным личным доверием, какого не имел ни к кому другому из близких, ни, пожалуй, к самому себе».

Александр довольно долго оставался своего рода романтиком государственного правления.

Показательно, что в 1797-м (год коронации Павла) он писал Лагарпу о «посвящении себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить в будущем стать игрушкой в руках каких-либо безумцев», такое дело было бы «лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и наука избрала бы своих представителей».

Эта мысль проходит через всю жизнь Александра Павловича (меняются лишь места последующего после отказа от престола уединения – от домика на Рейне до усадьбы в Ливадии), что отмечают все добросовестные историки – исследователи и беллетристы.

Такие мечты удовлетворяли разом и тягу к красивой роли, к благородному выполнению долга в духе усвоенной с детства просвещенной идеологии, и личную склонность избегать напряжения, особенно длительного, уклониться от креста жизни, хотя бы и ценой отказа от заманчивой перспективы «великой» роли на исторической сцене и от власти.

Во всех романтических прожектах государственного переустройства будущего императора поддерживают друзья, а именно: Новосильцев, граф Строгонов и молодой князь Чарторыский.

Не дать России стать «игрушкой в руках каких-либо безумцев»… Одним из «безумцев» казался император Павел I. И Александр через труп отца идет к престолу. Конечно же, он не санкционировал кровавой расправы над «безумцем». Но ведь принял кровавый исход, не объявил «выполнителей убийства» преступниками. И память о ночи с 11 на 12 марта 1801 г. нависла тяжкой тенью над всей дальнейшей жизнью и деятельностью Александра-императора.

Это тонко почувствовал Д. С. Мережковский, показав духовное смятение Александра в драме «Павел I», посвященной, по сути дела, последним дням жизни Павла и первым – Александра, – в ощущении себя императором, в понимании принесенной (как он считал – на алтарь Отечества) жертвы. И в своем романе «Александр I» Д. С Мережковский проводит ту же линию на раскрытие душевной драмы императора, вновь и вновь заставляя его возвращаться к событиям той трагической ночи.

Историк А. Е. Пресняков, напротив, убежден, что «нет оснований строить на этой стороне воспоминаний Александра об 11 марта какую-либо личную его драму».

Известный современный исторический писатель и большой знаток эпохи А. В. Давыдов в своей книге «Тайная лига» размышляет над причинами, по которым современные историки склонны в 11 марта 1801 г. видеть вообще начало душевных драм русских императоров и начало кровавого пути России, уже в первый год XIX в. проведенной через оправдание убийства.

Однако вернемся к переживаниям молодого Александра Павловича, к первым шагам юного императора, свидетельствовавшим о его стремлении доказать необходимость переворота интересами Отечества.

Одно распоряжение государя следует за другим (порой – ежедневно издаются) – в марте, апреле, мае 1801-го. Смысл их, по выражению современников, – в «трех незабвенных словах: отменить, простить, возвратить». Официально пояснялось, что распоряжения направлены к «восстановлению всего того, что в государстве по сие время противу доброго порядка вскоренилось».

Уже 30 марта с. г. учрежден «непременный совет», на который среди других государственных дел возлагаются и пересмотр всех законов и выработка проектов перемен в России.

В эти великие дни перестройки всех дел и устоев в Отечестве рядом с государем находятся друзья его юности – Строганов, Новосильцев, Чарторыский и Кочубей, разрабатывающие программу нового царствования. Все эти люди (и Александр I в их числе) совершенно искренне предполагали создание, как сейчас говорят, «пакета реформ», которые водворят в государстве порядок и законность, преобразуют социальный строй и поднимут просвещение, развяжут силы страны…

В Петербурге интенсивно работает, как сам Александр шутил, «комитет общественного спасения». Однако не будем забывать и о том, что «якобинцы», как их бранчливо называли вельможи, не желавшие поступаться павловскими принципами, принадлежали, как и их критики, к той же «административной системе» крупной аристократии. Следовательно, при всем желании принести благо страдающему народу, они, по меткому замечанию А. Е. Преснякова, готовы были «идти только на минимум необходимейших преобразований, и то с большой постепенностью и без малейших «потрясений», признавая, что иначе лучше ничего и не делать».

И Александру, мучительно разрывавшемуся между идеями просвещенного абсолютизма и военного деспотизма, на которых он был воспитан, приходилось с первых же шагов правления приспосабливать все проекты и реформы к интересам господствующего класса с тем, чтобы, не дай Бог, не лишить их привычных привилегий.

Удивительно ли, что единственная реформа удалась на славу – преобразование центрального аппарата с целью усиления центральной власти. Указом 8 сентября 1802 г. были созданы министерства, уравновешивающие екатерининскую губернскую реформу. Новая система управления обеспечивала монарху возможность лично и непосредственно руководить всеми делами в государстве Российском.

Противоречивость характера и политики Александра Павловича отмечается многими историками, выводящими ее из двух противоположных школ воспитания: Екатерины и Павла, Лагарпа и Аракчеева. При этом почти все исследователи не замечали органическую связь в его мировоззрении этих двух влияний, сформировавшихся со временем в некоторое органическое единство.

А. Е. Пресняков эту особенность точно увидел: «… в итоге обсуждений преобразовательных проектов негласным комитетом получилась программа, согласно которой не только правительство, но именно личная власть государя должна быть единственной активной силой нововведений…».