Классическая русская литература в свете Христовой правды

Внутренне произошла сильнейшая диспропорция: люди наверху рассчитывали на кроликов, а жители Советской страны кроликами быть перестали. Солженицынская история до 1973 года должна была научить верхи. Можно себе представить, например, что когда Пастернака в 1929 году вызвали в райком партии, то и получили его полную покорность; а тут Солженицын игнорирует вызов, потому что не считает, что “это правительство” имеет к нему хоть какое-то отношение.

В этом смысле Солженицын очень похож на Льва Толстого. После опубликования за границей “Николая Палкина” (памфлет Льва Толстого) к нему приехал чиновник на квартиру от начальника 3-го отделения графа Орлова; а Толстой отвечал, что “передайте графу, что я хожу и езжу только в знакомые дома”.

- Но как же я скажу об этом графу? Ведь он мне не поверит.

- Граф не верит своим подчинённым? Это не хорошо.

Примерно также рассуждал и Александр Исаевич. Даже когда в 1971 году, после опубликования за границей первого тома произведения “Гулаг”, - максимум, на что решилось правительство, это то, что на Тверской были выставлены карикатуры, где он был назван “литературным власовцем”.

Солженицын дал разрешение публиковать первый том “Гулага” после того, как машинопись (одна) была конфискована. Но Солженицын давно дома уже ничего не держал: его тайная кличка в КГБ – “Паук”. У него, как паутина, было несколько кругов доверенных лиц, где были и держатели рукописей, и тайные корректоры, и тайные машинистки, и тайные редакторы.

Донос захватил человека из пятого круга – Елизавету Денисовну Воронянскую: она сама ничего не хранила, но знала про одно захоронку, которая была у бывшего зэка на даче (Солженицыну очень помогло то, что люди, освободившиеся в 55-56 годах, все были его потенциальными сотрудниками).

После пятичасового допроса Елизавета Денисовна, которой 65 лет и воспитание она, конечно, получила ещё при том твердокаменном режиме, раскрыла захоронку. Ее отпустили, захоронку изъяли.

Соседка по квартире потом говорила, что Елизавета Андреевна укоряла себя и говорила, что “я – Иуда, сколько продала невинных людей” – в результате повесилась. После ее самоубийства Солженицын и дал согласие на публикацию.

Его фундаментальный труд “Гулаг”, опубликованный, когда автор еще жил в России, произвел впечатление разорвавшийся бомбы.

Иоанн Шаховской в 1975 году выпускает статью “Русский реализм”, где прямо говорит, что “Солженицын этот режим, как запаршивевшую со всех сторон обезьяну, посадил в клетку, так, чтобы вонь от нее разносилась на весь мир”.

Никто не посмел арестовать Солженицына. Долго шла борьба в верхах еще до опубликования “Гулага”, чтобы разрешить Солженицыну выезд за границу; пытались пригласить его почитать лекции, но приглашение не состоялось; потом – Нобелевская премия (надеялись, что он поедет ее получать, а он не поехал).

Только в 1973 году Солженицыну обеспечили так называемый “привод”, но люди, которые пришли арестовывать Солженицына, даже не имели ордера на обыск: чувствуется, насколько все растерялись, и растерялись именно потому, что международное общественное мнение и мнение международных правительств, и заявления и так далее – это всё, как зарево, пугало всех. Поэтому и могли только, как сказано у Блока:

И в ужасе, зажмуря очи,

Я отступлю в ту область ночи,

Откуда возвращенья нет.

В любом случае – всё когда-то имеет конец: Солженицына продержали под арестом одни сутки; посадили в самолёт и перевезли в ФРГ, где его встречал Генрих Бёлль. То есть, всё было согласовано.

После этого разрешили выезд его второй жене Наталье Светловой с тремя детьми и со всем его архивом (то есть не было даже конфискации).

1973 годом завершается второй период деятельности Солженицына: нелегальный, полу-легальный и высылка за границу.

Приложение.

Архиепископ Иоанн Шаховской о Солженицыне.

“Русский реализм Солженицына может быть понят по-настоящему только друзьями правды последней (…) Непартийность этого реализма в понимании и осуществлении человека (всякого – В.Е.) в его последней правде.”

Правда Солженицына – “вино русской совести, взбредавшее на русском терпении и покаянии. Здесь нет злобы (не мелькнёт ни крупинки её). Есть гнев, сын большой любви, есть сарказм и его дочь – беззлобная, русская, даже весёлая ирония. Она у Солженицына и форма плача о человеке.” (курсив – В.Е.).

И метафизические размышления по поводу Солженицына: “Мы привыкли к фонарям и лучинам правды, держимся за них. Солнце Правды мешает нам.”

“Пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы.” (Иоан.9,39).

И последнее:

“Правду Христову мало желать. Её недостаточно алкать и жаждать (Мф.5,6). Без неё надо умирать”.

(“Русский реализм” Иоанн Шаховской).

Лекция №30 (№65).

А.И. Солженицын: 1973 – 2000 годы.

1. Завершение “Гулага”.

2. “Красное колесо”, созерцаемое из изгнания. “Октябрь 16-го”.

3. “Вермонтский узник”. Возвращение.

1973 год – год высылки Солженицына, о которой много написано: и слезокапствующих, и разных иных высказываний. Лучше всего о его сузить смотреть по его самосвидетельству, то есть, по книге “Бодался телёнок с дубом”; но надо уметь читать.

То, что Солженицына выслали, – это признак полной политической растерянности тогдашних брежневских верхов, и это – очень угрожающий симптом, признак идейной бескормицы.

Царский режим пал от бескормицы, от идеологического и идейного тупика, да попросту, идейной пустоты: уваровская формула – это только лозунг, не обеспеченный никакой теорией. Нечто, подобное теории, принадлежит Ивану Ильину, написано в эмиграции, то есть, “в пустой след” - после времени.

На самом деле существовали варианты, – что делать с Солженицыным. Первый вариант, например, посадить. Но Брежнев – не Сталин: Сталин мог пренебречь любым международным скандалом, потому что внутренняя политическая изоляция сверхдержавы покоилась ещё и на его собственной твердокаменности, которой никто из его преемников не обладал.

Солженицыны (он и его вторая жена) сами знали некоторые аберрации этого решения, например, похищение их детей. И как пишет Солженицын – “я и моя жена приняли сверхчеловеческое решение”; то есть, “наши дети не ценнее тех, всех загубленных и убиенных, поэтому “Гулаг”, даже и в случае похищения детей, будет печататься”.

Другой вариант – попытка опорочить его через родственников: из живущих оставалась тетя Солженицына по матери; и через каких-то старых знакомых, типа Якубовича (бывшего меньшевика).

Попробовали получить какое-нибудь высказывание от иерархов Церкви; и в беседе с корреспондентом было записано высказывание от, недавно скончавшегося († 4 ноября 2003 года) митрополита Питирима (Нечаева). В ответ Антоний Блюм, Экзарх Западной Европы, во всеуслышание назвал Солженицына “совестью мира”, не больше и не меньше. Как-то можно было бы понять, если бы Солженицын был назван “главным нравственным авторитетом мира”, но “совесть мира”? – это слишком.

(Со-весть - совесть – это духовный орган людей, принимающий весть, передаваемую ангелом, но исходящую от Бога, от Святой Троицы. Вот и получается, что совесть мира – это больше пророка).

Еще один из вариантов решения – купить Солженицына, но не догадались (не имели достаточной широты); купить не деньгами, а, например, ввести в состав правительства, в какой-нибудь совет (Солженицын был к этому готов).

Когда Солженицына арестовали и нарядили в хороший костюм, то он был уверен, что его везут в Политбюро, и он был готов к диалогу. После этого его и можно было бы включить в какой-нибудь консультационный совет, например.

Солженицына выслали, фактически, как Троцкого. Солженицын понимает Сталина только в художественном произведении, то есть в “В круге первом”, но не понимает Сталина в историософском аспекте (абсолютно не понимает в “Гулаге”). Фактически Солженицын предполагает, что Сталин “кусал локти”, что выслал Троцкого в 1929 году – да ничуть не бывало; и это говорит о его большой проницательности; Сталин понимал людей и “которых видел и которых не видел”. Сталин понимал, что Троцкий – не Бухарин, не Зиновьев. Для бедного Бухарчика дороже всего было единство с партией; Троцкий, не успев уехать, тут же создал IV-й Интернационал. С другой стороны, Троцкого невозможно было заставить погибнуть глухо, как Шляпникова, как Крыленко, - просто потому, что Троцкий был с международной известностью; и один из его покровителей Парвус (он же Гельфанд – одесский еврей) никогда не приезжал с 1905 года в Россию.