Революция отвергает своих детей

— Нашли Шпалингера!

— Где? Кто он? — Посыпались вопросы.

Наш товарищ, отыскавший Шпалингера, сквозь душивший его смех, еле произнес:

— Он из Виттенау!

— Из Виттенау?

— Какую же должность он занимает?

— Никакой! Шпалингер содержался в доме для умалишенных в Виттенау и был в числе «освобожденных» советскими бойцами.

— Ну, а какое это имеет отношение к приказам?

— Прямое. Было вот как: оказавшись на улице, группа сумасшедших, а с ними и Шпалингер, отправилась осматривать соседние дома и улицы. Где‑то неподалеку они набрели На единственную сохранившуюся в Берлине типографию. Там Шпалингер, видимо вдохновленный воспоминаниями событий 1918 года, стал диктовать свои приказы, которые тут же напечатали и распространили.

Мы от души посмеялись удивительной разгадке «дела Шпалинтера», но были настолько перегружены работой, что вскоре забыли о нем. Уже позже до нас дошли слухи (можно надеяться, что они неверные), будто Шпалингера арестовали русские, затем передали его англичанам, какое‑то время занимавшим Рейникендорф, а когда Рейникендорф заняли французы, Шпалингер оказался во французской тюрьме.

В середине мая мы получили указание не возвращаться вечером на главную квартиру в Брухмюле, а ехать в Берлин–Лихтенберг, Принценаллее 80, где был предоставлен в наше распоряжение большой дом.

Новая главная квартира находилась на полпути между станциями метро Лихтенберг и Фридрихсфельде. Это было большое новое здание, значительно большее, чем в Брухмюле, так что каждый из нас имел теперь отдельный кабинет. Помещения нижнего этажа были оборудованы под канцелярии. Работа наша приняла более организованные формы. К нам были назначены секретарши и стенографистки, так как с каждым днем объем работы все увеличивался.

Вечерами мне неоднократно приходилось сопровождать Ульбрихта в Карлсхорст. Там велись совещания с представителями штаба Жукова, где обсуждались все детали нашей работы. Хотя Ульбрихт, в отличие от Вильгельма Пика, хорошо владеет русским языком, я должен был ему переводить. Возможно, что и некоторые советские офицеры владели немецким и обе стороны нуждались в переводе, в основном, для того, чтобы таким образом выиграть время и иметь возможность точнее сформулировать свой ответ.

После переговоров с одним из советских генералов нас попросили пройти в зал, сказав, что маршал Жуков хочет с нами побеседовать.

Маршал Жуков и Ульбрихт приветствовали друг друга так, что было видно, что встречаются они не впервые. Ульбрихт представил меня как своего сотрудника.

Нам предложили сесть, после чего я ждал разговора на политические темы. Но о политике на этот раз говорилось мало. Маршал Жуков осведомился о здоровье Ульбрихта, спросил в Москве ли еще его жена и когда он предполагает увидеть ее здесь. В течение четверти часа беседа велась в том же духе и только после этого Жуков перешел к делу:

— За последнее время в Берлине случались вещи, свидетельствующие о деятельности нацистов, правда, не очень активной. Мне думается, немецким товарищам следовало бы в этом отношении проявлять больше бдительности.

Ульбрихт стал оправдываться.

— Товарищ Жуков, было немало случаев, когда наши товарищи подавали рапорт комендантам об активных нацистах, но коменданты их вскоре отпускали.

— Это интересно, — сказал Жуков, — я сейчас же справлюсь.

Он взял телефонную трубку и вызвал генерала Серова, ответственного в то время по делам безопасности в Берлине, впоследствии ставшего председателем Комитета государ–венной безопасности в СССР.

— Здесь у меня сейчас товарищ Ульбрихт, — начал он затем передал содержание разговора. После некоторой паузы он заговорил в телефон:

— Ах так, да, да, понимаю… ладно.

Он повесил трубку и, не сказав Ульбрихту, что же ответил Серов, обратился к нему с вопросом, который я в тот момент меньше всего ожидал:

— А как у вас обстоит дело со школьной реформой? План ее уже готов? Вы приступили к каким‑нибудь подготовительным работам?

Ульбрихт явно был озадачен. Из его ответа стало ясно, что кроме предварительных разработок в Москве, в этой области ничего не было сделано.

— Мне кажется, это очень важный вопрос и было бы неплохо, если бы немецкие товарищи поскорее взялись за это дело, — посоветовал Жуков.

Указания Жукова не остались без внимания. Назначение Отто Винцера (которого Ульбрихт без сомнения считал одним из способнейших в нашей группе) на должность руководителя народным образованием при берлинском магистрате, являлось в какой‑то мере результатом этого разговора.

Между тем «группа Ульбрихта» получила пополнение; в нее вошли партработники, известные Ульбрихту по его прежней работе.

В Бритце мы неожиданно встретили 47–летнего Романа Хвалека, бывшего в течение многих лет профсоюзным, деятелем в Оппельне и с 1930 по 1933 год делегатом коммунистической фракции в немецком рейхстаге.

Приблизительно в то же самое время к нам из Бранденбургской тюрьмы привезли на грузовике нескольких уцелевших бывших партработников. Одного из них — Вальдемара Шмидта, впоследствии президента восточноберлинской полиции, а в настоящее время заместителя обербургомистра, тут же включили в нашу группу. Из Западной Германии пробрался в Берлин и нашел нас Ганс Жендрецкий, впоследствии ставший долголетним председателем Объединения свободных немецких профсоюзов (коммунистических. — Прим. пер.) и первым секретарем СЕПГ города Берлина. Восторженная встреча была устроена шестидесятитрехлетнему активному партработнику Оттомару Гешке, отсидевшему в гитлеровских концлагерях 12 лет. В начале двадцатых годов он стал членом коммунистической партии, с 1924 по 1928 год членом Исполнительного комитета Коминтерна, с 1928 по 1932 год депутатом коммунистической партии в немецком рейхстаге. Когда он прибыл к нам, его тут же назначили на ответственную должность.

Наши «новенькие», только что прибывшие из тюрем и концлагерей после много–летнего заточения, не передохнув ни одного дня пожелали сразу же включиться в работу.

Мы были настолько заняты, что едва обратили внимание на капитуляцию гитлеровской Германии и празднество советских войск в честь победы над Гитлером. Как раз в этот день мы получили от Ульбрихта новое задание:

— Работа по организации районных управлений должна быть временно приостановлена. Сейчас на повестке дня формирование городского управления Берлина. Если понадобиться, мы переведем людей из районных управлений на работу в городское управление.

— Все должны принять участие в этой новой работе?

— Нет, — ответил Ульбрихт, — в этом нет необходимости. Достаточно, если этим займутся Марон, Гиптнер и Винцер; если понадобится помощь, мы привлечем еще кого‑нибудь.

Мы уже думали, что никаких больших перемен не предвидится в нашей работе, но Ульбрихт дал новую инструкцию:

— Сейчас нам следует изменить тактику нашей поддержки районных управлений. Мы должны сконцентрировать наше внимание на северо–западных, юго–западных и западных районах Берлина. Приблизительно через месяц эти районы оккупируют западные союзники. К этому времени управления в них должны функционировать безупречно.

— Можно мне еще хоть несколько дней пробыть в восточных районах — это очень важно, — попросил один из сотрудников, очевидно энтузиаст своего участка.

— Нет, об этом не может быть и речи. С сегодняшнего дня никто больше не поедет в восточные районы Берлина. На них у нас времени хватит.

Итак, мы взялись за районы, которые вскоре должны были оккупировать англичане, американцы и французы. Повсюду мы уже могли опереться на достаточно крепкий «актив». Наша задача заключалась теперь в укреплении уже существующих самоуправлений, в ликвидации осложнений с комендантами, в перестановке кадров, заменой слабых более сильными.

Дни и ночи я находился в постоянном движении. Я познакомился с большим количеством людей. Моя записная книжка пестрела адресами антифашистов разных направлений, а также специалистов–администраторов: техников, инженеров и других. Параллельно с нашей работой, часть нашей группы вела подготовку по созданию городского управления. Неоднократно Ульбрихт проводил экстренные совещания с Мароном, Винцером и Гиптмером.