Революция отвергает своих детей

— Это крайне важное дело. Им интересуются на верхах и уже сегодня после обеда я должен буду представить свой отчет.

Несколько минут спустя мы уже ехали с советским офицером в Рейникендорф. Это задание меня нисколько не вдохновляло. Если уже заниматься розыском, то, во всяком случае, не троцкистов, а нацистских главарей.

По дороге я обдумывал, как бы мне поскорей и безболезненней выпутаться из этого дела. Моему спутнику я предложил:

— Быть может будет целесообразней пойти мне одному к нашим товарищам в управлении?

Офицер связи согласился со мной.

Прибыв к управление Рейникендорфа, я сперва отправился к заместителю бургомистра, поскольку этот пост обычно занимал наиболее активный партработник. Мне казалось настолько глупым приехать в Рейникендорф, чтобы узнавать о троцкистах, что я начал с разговора об общем положении вещей. Затем, между прочим, спросил:

— Наши советские товарищи слышали, что в Рейникендорфе будто бы обнаружены троцкисты и их интересует, правда это или нет. Мне кажется это сомнительным, но я хотел бы на всякий случай узнать …

— Ах, вот вы о чем, — засмеялся заместитель бургомистра. — Эта история уже недельной давности. Как‑то собралась компания наших товарищей и один из них упомянул имя Троцкого, но все участники этого разговора сейчас же высказались против Троцкого.

— Благодарю. Значит я могу сообщить, что здесь никакой троцкистской организации или чего‑нибудь подобного не существует и все дело возникло по какому‑то недоразумению?

— Конечно! Этот случай действительно не имеет значения.

Мы простились с ним. Советский офицер тоже был явно доволен, что все выяснилось.

— В своем отчете я представлю дело так, как вы мне его описали, — сказал он, на что я дал свое согласие.

Но на обратном пути мне приходили в голову еще некоторые мысли. Значит какие‑то товарищи, болтая между собой, упомянули имя Троцкого. Факт этот вскоре стал известен советскому командованию. Там это вызвало такой интерес, что был послан офицер связи в «группу Ульбрихта» (то есть к видному партийному руководителю), чтобы этим делом немедленно занялись.

Следующее специальное задание считалось настолько важным, что меня не послали на него одного. И это задание привез советский офицер связи.

— Дело касается очень важного и срочного задания, — начал он серьезно, — получены сведения, что на Берлинской радиостанции находятся звукозаписи, имеющие отношение к переговорам Молотова в Берлине осенью 1940 года. В настоящий момент эти ленты хранятся в секретном отделении архива радиостанции на Мазуреналлее в Шарлоттенбурге.

Поскольку Шарлоттенбург, вероятно, займут англичане…мне не приходится вам объяснять насколько важно, чтобы эта запись не попала в руки наших западных союзников.

Это специальное задание произвело на нас такое впечатление, что у нас дух захватило. Офицер связи продолжал:

— Поэтому я предложил бы двум товарищам из «группы Ульбрихта» немедленно поехать со мной на радиостанцию, где мы вместе с Гансом Мале могли бы установить местонахождение этих лент. Обеспечение сохранности этого материала уже не ваша задача. Сейчас главное — найти его.

Ульбрихт на это дело назначил Гиптнера и меня; уже через полчаса вместе с офицером, связи мы были в помещении радиостанции. Когда мы хотели пройти в отделение архива, нас задержали советские военные.

— В это отделение вход запрещен, — было нам сказано по–русски.

Между тем, сопровождавшему нас офицеру, после уговоров и предъявления документов, удалось поговорить с начальником специальной охраны. Офицер, если память мне не изменяет, имел голубой околыш на фуражке — признак войск НКВД. Он был неумолим.

— Мне приказано никого туда не впускать.

Наш связной что‑то шепнул ему на ухо, и они удалились на несколько минут.

— Все в порядке, можем ехать обратно, — сказал он, вернувшись. — Извините, что я вас побеспокоил, но я получил это задание, как особо срочное и важное. Дело это оказывается закончено. Звукозаписи уже несколько дней тому назад обнаружены другой организацией и находятся в надежном месте.

Не трудно было догадаться о какой «другой организации» шла речь. Во всяком случае, она действовала быстро — быстрее Главного политуправления Красной армии.

— Вот продовольственные рационы, которые будут выдаваться с 15 мая. Карточки уже печатаются, — объявил нам Ульбрихт и вручил каждому из нас по списку.

Мы тотчас же заметили, что новое распределение, в основном, совпадает с советским. Как и там, здесь устанавливалось значительное различие в снабжении: занятых на тяжелых работах, просто рабочих, служащих и «прочих». Суточный паек хлеба колебался между 300 и 600 граммами, выдача мяса между 20 и 100 граммами, жиров между 7 и 30 граммами, выдача сахара между 15 и 25 граммами. Только выдача картофеля (400 гр в день) и месячные пайки суррогата кофе (100 гр), чая (20 гр) и соли (400 гр) остались одинаковыми для всех жителей Берлина.

Новый порядок снабжения предполагал единое управление для всего Берлина, без второго не могло быть и первого. Ульбрихт объявил нам на следующий день:

— Мы должны, наконец, определить состав берлинского горуправления. У нас уже достаточно кадров.

Это совещание было настолько неподготовленным, что мне думалось дело идет о временной мере.

— Итак, сперва обербургомистр. Я все же стою за доктора Вернера. Как вы думаете? — спросил Ульбрихт.

Марон, Гиптнер и Винцер не выразили энтузиазма.

— Не знаю, Вальтер, доктор Вернер, кажется, все же не тот человек. Да он к тому же стар, — бросил кто‑то.

— Я слышал, у него порой голова не в порядке, — сообщил один из наших спецов по городским делам.

— Это ничего не значит, — заявил Ульбрихт. — Мы же будем иметь заместителя.

Этим вопрос о личности обербургомистра был разрешен. (К счастью сомнения в отношении доктора Вернера оказались необоснованными; он был еще весьма крепким человеком).

— Ну, а теперь самое важное: первый заместитель. Лучше всего, если ты этим займешься, Карл, — обратился Ульбрихт к Марону.

Марон сделал удивленное лицо. Это назначение его нисколько не обрадовало.

— Такими делами я еще никогда не занимался, — возразил он.

— Ничего, справишься, — ответил Ульбрихт.

— Хорошо, но при условии, что Вольфганг тоже будет там работать.

— Нет, Вольфганга мы не можем дать в горуправление; он пока останется здесь для разрешения текущих задач.

Так был решен вопрос и о заместителе обербургомистра. Из дальнейшего хода совещания стало ясно, что городское управление всего Берлина будет строиться по той же схеме, что и районные управления, с той только разницей, что «наших людей» (как любил выражаться Ульбрихт) в горуправление намечалось несколько больше.

Одна за другой назывались фамилии и список рос. Примерно через час каждый из нас записал на листе бумаги предполагаемый состав будущего городского управления Берлина.

«Наши люди» намечались на три важных должности, причем под «нашими людьми» на этот раз имелись ввиду не просто кадровые работники компартии Германии, но и непременно побывавшие в эмиграции в Советском Союзе. Это были Карл Марон в качестве первого заместителя обербургомистра, Артур Пик в качестве заведующего кадрами и «Лоренц» (Отто Винцер) в качестве заведующего ОНО.

К партработникам московской школы, получившим действительно ключевые посты присоединились еще два кадровых работника КПГ — Оттомар Гешке и Ганс Жендрецкий, просидевшие много лет в нацистских концлагерях. Характерно, что оба получили относительно незначительные должности (отдел труда и отдел социального обеспечения); в этом совершенно ясно сказалась неравная оценка партработников, приехавших из Москвы и остававшихся в Германии.

Третий заместитель обербургомистра и руководитель планового отдела Пауль Швенк был также в Москве в эмиграции. Когда Ульбрихт назначил его, он находился еще в Москве и, как мне потом рассказывали, был сильно удивлен этим назначением. Через несколько дней он прибыл самолетом в Берлин.