Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Сходите к Чугунову, - обратился он к адъютанту, - узнайте, что там у него, и передайте, что я позже сам приду, пусть не отрывается от своих дел.

Можно было и просто позвонить по телефону, но подумал об адъютанте: "Пусть сбегает, долговязый, нечего ему тут все время толочься".

Адъютант радостно сказал: "Есть!" Этому выскочить на мороз, видимо, ничего не стоило. Он кинулся к висевшему на стене полушубку, и Синцов только тут заметил, что адъютанта еще и мужчиной-то не назовешь. До чего же он голенастый, длиннорукий, даже плечи еще не развились по-настоящему!

- Неплохой парнишка наш Рыбочкин, - сказал Ильин, когда адъютант вышел. - Только умываться его пришлось заставить. Когда пришел, вижу: два дня не умывается, три дня не умывается. Спрашиваю: "Ты чего не умываешься?" А он говорит: "А я думал, на войне не умываются"...

- Шутка, что ли?

- Нет. Вполне серьезно, - рассмеялся Ильин. - Пришлось учить, как маленького. Дело знакомое. Я только за год до войны педтехникум окончил. "А ну, покажите ваши руки?" Так и с нашим Рыбочкиным.

Он говорил об адъютанте, как о маленьком, и имел на это право. Чувствовал себя старше его на полтысячи дней войны.

Синцов, обратившись к Богословскому, задал ему несколько вопросов по занимаемой должности. С ответами Богословский не мялся; что было положено знать - знал, только отвечал слишком звонко, напряженно, как бы стремясь подчеркнуть, что он не тот, каким командир батальона мог заранее счесть его с чужих слов.

- Как видите завтра свое место в бою?

Богословский ответил, что Поливанов еще утром приказал ему с начала наступления находиться с первой, левофланговой ротой - толкать Лунина.

- Толкут воду в ступе, - не удержался Синцов. Знал на своей шкуре, как редко в бою обходятся без этого слова, но все равно не любил его.

- Если приказание не отменяется, то разрешите, пойду туда с ночи. Богословский выждал, не добавит ли комбат еще чего после слов о воде и ступе.

- Что ж отменять, - сказал Синцов. - На первые часы боя приказание верное, а там но обстановке. Идите. Толкайте, а верней - помогайте бой организовать. Мне лично так больше нравится.

- Мне тоже, товарищ старший лейтенант, - дернул головой Богословский.

Когда он ушел и остались втроем, Ильин вспомнил:

- А вы ужинали?

- Уже перехотел, - сказал Синцов и удержал вскочившего Ильина. - Потом, когда из роты вернемся.

- А когда пойдем?

- Да вот сейчас и пойдем.

- Тогда разрешите отлучиться.

Ильин надел ушанку и выскочил из землянки в одной гимнастерке.

- Насчет того, что про нас пишут и чего не пишут, зря высказались, вдруг сказал Завалишин.

- При особисте зря или вообще зря?

- Вообще зря.

- А вы что, журналист, что ли, - обиделись?

- Нет, я не журналист.

- А я как раз журналист, в далеком прошлом, - сказал Синцов.

- Вот не думал, - сказал Завалишин. - Думал, вы кадровый.

"Кто его знает, может, хочет польстить? Если так - зря".

- Возможно, я бываю резок, - сказал Синцов, посмотрев на замполита. Жизнь так научила, хотя и не сразу. Если привыкнете - спасибо, а не привыкнете - что поделать. С прошлым замполитом жил по-братски.

- Что ж, - сказал Завалишин, - по-братски так по-братски. Авось найдем общий язык, я, говорят, человек мягкий.

- Мягкий - это плохо.

- Ну, не до такой степени, чтоб плохо, - чуть заметно усмехнулся Завалишин.

И Синцов вспомнил то, что говорил про него Бережной.

- Мне в полку сказали, что за время боев в батальоне тридцать человек в партию принято.

- Да, приняли много, но и потеряли... - Завалишин не договорил.

- А на сегодня?

- На сегодня, с вами считая, двадцать девять.

- Да, арифметика тяжелая.

Завалишин вздохнул.

- Бои. А когда бои, сами знаете: коммунисты, вперед! - со всеми вытекающими... А кто к этому не готов, зачем его в партию тянуть? Для цифры?

- Ваша фамилия мне знакома, - сказал Синцов. - Только не могу вспомнить.

Завалишин пожал плечами.

- Декабрист был такой, Завалишин. У нас тут в батальоне два декабриста - я да Лунин!

- Уж не потомки ли, часом? - рассмеялся Синцов.

- Лунин навряд ли, а я, видимо, да.

- Замполит - из дворян. Этого со мной еще не бывало.

- Чего на свете не бывает. Правда, дворянином я только до пяти лет был, больше не успел.

- Значит, как и я, с двенадцатого? А мне показалось, старше. - Синцова почему-то обрадовало, что они с замполитом однолетки.

- Ужин подготовят на три ровно, - сказал Ильин, входя.

- А не рано?

- Успеем. И сходим и вернемся.

Синцов стал надевать ватник.

- Вы здесь, на телефоне, - сказал он Завалишину. - Мы в третью роту, потом на НП к артиллеристам и домой.

- Можно найти полушубок, - предложил Ильин.

- Пока не требуется, - сказал Синцов. - Где санчасть?

- Как водится, под боком, - сказал Ильин.

- Когда вернемся, вызовите фельдшера, хочу знать, как подготовился к завтрашнему. Санчасть по штату?

- По штату. Фельдшер, два санинструктора, четыре санитара, сани, лошадь.

- Штат ясен. А пол?

- Пол последнее время кругом мужской, - улыбнулся Завалишин. - За исключением, кажется, лошади. Была Соловьева санинструктор, теперь минометчица.

- Кстати, - Синцов вспомнил выражение лица Ильина, когда они говорили об этой девушке с командиром минометной роты, - там у нее ничего не происходит с Харченко, не из-за этого он волновался?

- Ничего подобного, - ответил Ильин и покраснел.

- Вопрос исчерпан, - сказал Синцов, не пожелав обратить на это внимания. - Пошли.

18

Луны не было, но небо к ночи посветлело, и стояла такая тишина, что казалось, хруст шагов по ходу сообщения отдается и у нас и у немцев.

Впереди, там, куда шли, простучала длинная очередь и сразу вдогонку вторая, короткая, и еще раз длинная, последняя.

Бил немецкий ручной пулемет. Синцов узнал бы его и во сне и спросонья.

- У Чугунова? - спросил Синцов.

- Да.

- Сколько тут ходу?

- По прямой мало, но мы немного огибаем высотку.

- Что скажете о командире роты?

- Человек трудящийся. Только учудил недавно. Когда эту высоту взяли, три контратаки было. И на третью ночь все же выбили Чугунова. Он был злой на это, и, когда восстановил положение, оказывается, - мы уже потом узнали - собрал роту и принял клятву: что бы ни было - высоту держать! А кто в другой раз отойдет, тому живым не быть. На другую ночь опять контратака, и один боец, Васильков, сбежал в тыл. Ну, куда в тыл? Не дальше кухни. Свои же ротные его и вернули. Тогда Чугунов, никому ничего не доложив, собрал представителей взводов на суд: что с этим Васильковым делать? Приговорили: расстрелять. Когда приговорили, Чугунов спрашивает: "Может, на первый случай простим? Пусть докажет". А солдаты свое: расстрелять! Строго подошли. Чугунов им свое, а они свое. Конечно, он на своем настоял, но уже с трудом. Завалишин - на политрука роты: кто допустил самосуд? Левашов на Завалишина...

- И чем кончилось?

- А ничем не кончилось. Рота высоту держит, солдат воюет, оправдывается. Я уж спрашивал Чугунова, что он имел в виду: солдата спасти, чтобы до трибунала не дошло, или в самом деле имел в виду его расстрелять, а в последний момент пожалел? Молчит, не объясняет. Характер тяжелый. Вот уж именно Чугунов!

- Значит, его не сняли, а вам всем досталось, - сказал Синцов.

- Мне-то боком, - сказал Ильин, - а Поливанову с Завалишиным холку намяли. Ясное дело! Раз заслонили своего командира роты, значит, весь удар по ним. Однако все же на своем настояли.

- И Завалишин тоже? - спросил Синцов о замполите.

- А он, между прочим, упрямый, - сказал Ильин. - Иногда такой человечный человек, что просто за него неудобно: приказывает, как просит, только что "пожалуйста" не говорит. А иногда упрется - не сдвинешь! За Чугунова - горой. Вчера ему рекомендацию в партию дал. Уже после всего.