Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Сказал, еще не знаю.

- Если сами не хотите, тогда лучше обратно в Триста тридцать первый отправьте. Локшин меня к себе возьмет.

- Кто такой Локшин?

- Замполит был капитана Поливанова, он живой. С ним капитан Поливанов вчера по телефону говорил.

- Подумаю, - сказал Синцов.

Он испытал приступ тоски. Страшно тридцатилетнему человеку на войне вдруг, как маленькому, вспомнить, что он тоже сирота.

Об отце память была не собственная - через мать: забрали из-под Вязьмы на германскую войну народного учителя, а обратно прислали только извещение, что погиб за царя и отечество. О матери помнил сам, но смутно, как, умирая в тифу, отстраняла горячей рукой, чтобы не подходил, не утыкался.

Вот и все воспоминания...

"А этот, конечно, помнит все, всякую мелочь. Всего год назад было. А что помнит, лучше не спрашивать..."

У входа в землянку мальчик прижался к стене окопа и пропустил Синцова вперед.

- Заходи, погрейся, - сказал Синцов.

- Я пойду вам оружие к бою подготовлю, товарищ старший лейтенант.

- Что за оружие? - спросил Синцов. - Свой автомат, что ли, отдашь?

- Нет, - сказал мальчик. - У меня капитана Поливанова автомат остался. Только у ложа кусок отщепило, но я подрежу, ничего будет.

"Да, вот и все, что осталось от капитана Поливанова, - подумал Синцов, - мальчик Ваня да автомат со щербиной на ложе".

- Ладно, иди, - сказал он мальчику и шагнул в землянку.

В землянке, когда он вошел, сидели четверо: Завалишин, батальонный комиссар в телогрейке, который только и мог быть замполитом полка Левашовым, и двое гостей: белокурый старший политрук со знакомым лицом и широкоплечий, коротенький, рыжий, очкастый человек в гимнастерке без петлиц.

Синцов отрапортовал о своем прибытии по приказанию товарища батальонного комиссара.

- Уже знакомы, но познакомимся еще раз, как говорится, при свете дня. Левашов встал и, шагнув навстречу Синцову, пожал ему руку.

- Захватил к тебе с собой гостей из Москвы, корреспондентов. Имеют задание написать "Сутки боя на КП батальона". Обещают ни на шаг от тебя, если живот от страха не заболит. Предлагал в штабе полка остаться, что не увидят - домыслить. Не согласны.

- Рад п-познакомиться, - слегка заикнувшись, сказал рыжий. Лицо у него было розовое, хитрое, все в маленьких, таких же рыжих, как волосы, веснушках.

Синцов повернулся к старшему политруку со знакомым лицом. Так вот где их в третий раз свела судьба! Чего на свете не бывает!..

- Здорово, Синцов. - Люсин протянул руку.

- Здравствуйте, - сказал Синцов, пожимая эту с излишней быстротой протянутую руку.

- Неужели знакомы? - весело спросил Левашов.

- Знакомы, когда-то вместе служили, - радостно улыбаясь, сказал Люсин.

"Наверно, боялся, что не подам руки, а теперь обрадовался, дурак", подумал Синцов и, ничего не сказав, повернулся к вошедшему в землянку пожилому ординарцу Ильина.

Он уже видел его сегодня мельком, когда тот подтапливал печку. Ординарец стоял, держа в одной руке судки, а в другой буханку хлеба. Под мышкой у него была зажата фляжка.

- Приглашаю поужинать, товарищ батальонный комиссар, - сказал Синцов.

- А нас Завалишин уже пригласил, тебя ждали. - Левашов снова повернулся к Люсину: - Где вместе служили?

- В начале войны на Западном, во фронтовой газете, - сказал Люсин.

- Вон оно что! А ты тоже журналист был?

- Был когда-то, - сказал Синцов.

- Вот это удача, - сказал Левашов. - Это вам, можно сказать, хлеб! Комбат из журналистов! Не часто бывает. Хотя, между прочим, я тоже когда-то рабкором был, заметки в "Керченский рабочий" писал. Хотя это у вас, наверное, не считается?

Синцов отвинтил крышку у фляги и понюхал: водка или сырец. Во фляжке был сырец, надо будет разбавлять.

- Воды принесите, - сказал он ординарцу.

Когда Синцов стал разливать разбавленный сырец, Левашов накрыл свою кружку рукой:

- Не буду. И не трать время на уговоры. Завалишин знает.

- А в чью пользу отказываетесь? - спросил рыжий.

- Могу в общую, могу лично в вашу.

- Лучше лично в мою, - сказал рыжий и пододвинул свою кружку, чтобы Синцов долил.

- Ничего, ему можно, - сказал Люсин. - Он здоров пить.

Синцов, ничего не ответив, долил.

За ужином говорил главным образом Левашов. Сначала расспрашивал корреспондентов про Москву, из которой они, оказывается, улетели только вчера утром, потом стал вспоминать какого-то корреспондента, в начале войны приезжавшего к нему в полк под Одессу. Потом, узнав, что рыжий (его фамилия была Гурский) и Люсин пишут свои корреспонденции вдвоем, стал удивляться: и как это так люди пишут вдвоем?

- А очень просто, - сказал Гурский. - Я ленив от п-природы, а Люсин, наоборот, т-трудолюбив. Сначала он н-пишет т-текст, а потом я вставляю в его т-текст м-мысли.

Люсин не спорил и не отшучивался. Сидел и думал о своем. Может быть, о том же самом, о чем и Синцов: на кой черт их снова свела судьба? А может, и не так, может, просто думал о предстоящем бое, о котором так или иначе думали все - и говорившие и молчавшие.

- Что мне, бывает, не нравится в газетах, - сказал Левашов, - это то, что иногда у вашего брата немцы падают, как чурки. Один, понимаешь, до тридцати уничтожил, другой - до сорока, а третий, глядишь, - и до ста... А если бы, между прочим, с начала войны каждый из нас по одному немцу уничтожил, то от всего бы их войска уже один шиш остался.

- Согласен. Но т-тут еще надо разобраться, когда мы п-привираем по собственному вдохновению, а когда - согласно вашим п-политдонесениям, сказал Гурский.

- Хрен редьки не слаще, - махнул рукой Левашов.

- Лично я, п-повторяю, согласен, но б-боюсь, что наш редактор не опубликует ваших мыслей.

- А я и не прошу мои мысли публиковать. Я вам просто как человеку сказал.

Синцов внимательно посмотрел на Левашова. В голосе батальонного комиссара прозвучала затаенная печаль.

- Был у нас до него, - кивнул Левашов на Синцова, - комбат Поливанов. Герой и успел получить Героя. Был до Поливанова Тараховский, сделать успел много, а получить ничего не успел и погиб из-за дурака. Был до Тараховского... Как его была фамилия? А, Завалишин?

- Не знаю, я позже пришел.

- Да, верно, ты позже пришел. И я его только несколько дней застал. Вот видите, даже фамилии не помню. Помню, что старший лейтенант, помню, что хороший был, помню, что в госпиталь отправили... и все, больше ничего не помню. Вот она, наша жизнь!.. Слушай, - повернулся Левашов к Синцову, что с мальчишкой будем делать?

- Оставляю, - неожиданно для себя именно сейчас окончательно решил Синцов.

Левашов пожал плечами: "Неправильно, но тебе виднее".

- А что за мальчишка? - спросил Люсин.

- Ординарцем был у комбата Поливанова, его предшественника, - кивнул на Синцова Левашов. - Мальчик четырнадцати лет. Ваня Хорол из Лозовой. Семью немцы убили. Они в Лозовой почти всех евреев убили, мы своими глазами ту яму видели.

- А п-почему Ваня? - спросил Гурский.

- А это надо было у Поливанова спросить, да теперь уже не спросишь, сказал Левашов. - Он его так перекрестил - из Они в Ваню. Может, в память о сыне, а может, еще почему. Откровенно говоря, не интересовался. Да и времени не было. Поливанов у нас всего девять дней был. Первый день прибыл, "разрешите доложить", а на девятый убили без доклада.

- Интересно бы поговорить с мальчиком, - сказал Люсин неопределенно, обращаясь не то к Синцову, не то к Левашову.

Но Синцов счел нужным принять его обращение на свой счет.

- Говорить не дам, - сказал он.

- Почему?

- Не дам - и все.

Левашов кивнул.

- Комбат прав. Поливанов еще суток нет как убит. Рано парня трогать. На струне держится, чтоб не плакать.

- А если мне все-таки это понадобится? - сказал Люсин.

- Мало ли что кому понадобится! - сказал Левашов.