Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

В маленькую землянку к Чугунову едва влезли. В ней и так теснилось несколько человек. Чугунов подал команду "смирно", оттеснил заслонявшего его Рыбочкина, сделал полшага вперед и отрапортовал Синцову по всей форме.

- Что у вас за стрельба была? - спросил Синцов, сверху вниз глядя на маленького, невидного, утонувшего в полушубке и валенках командира роты, которого после слов Ильина "вот уж именно Чугунов!" ожидал увидеть совсем другим.

- Фрица взяли!

Синцов повернул голову и увидел стоявшего между двумя солдатами тощего немца в натянутой на уши дырявой пилотке. Немец стоял навытяжку, руки по швам, и глотал слюну, двигая небритым кадыком. В правой руке, в худых черных пальцах, была зажата горбушка хлеба.

- Уже кормите? - сказал Синцов.

- Дали, - виновато сказал Чугунов и, объясняя свою доброту, добавил: Перебежчик.

- По нем стреляли?

- Не совсем, товарищ старший лейтенант. Разрешите доложить?

- Докладывайте.

- Заметили шевеление перед передним краем. А потом прекратилось и больше не наблюдалось. Даже подумали: почудилось. А вот он, - Чугунов показал пальцами на одного из солдат, - уверял, что наблюдает. Разрешил ему сползать за передний край. Сползал и обнаружил.

- Так какой же это перебежчик? - сказал Синцов. - Наоборот, разведчик.

- Никак нет, - сказал Чугунов и повернулся к солдату. - Доложите.

- Когда я до него дополз, он без оружия был, товарищ старший лейтенант, - сказал солдат. - Я на него автомат, а он - "капут" и пропуск сует.

- А почему же он сам дальше не полз?

- Думаю, забоялся. Мы, когда с ним потом ползли, только чуть зашумели, фрицы сразу по нас огонь.

- Их бин остеррейхер... - Немец оторвал руку от локтя и ткнул себя черным пальцем в грудь.

"Еще не чувствует, а пальцы поморожены", - подумал Синцов.

- Остеррейхер, - повторил немец и, весь напрягшись от желания и неумения выразить то, что хотел, с отчаянием выкрикнул: - Аустрия.

- Подумаешь, Австрия! - сказал Ильин. - Теперь нам и Германия сдается.

- Нихт Германия, нихт Германия, Аустрия!.. - хрипло выкрикнул перебежчик. И снова ткнул себя черным пальцем в грудь и сделал несколько судорожных движений рукой, показывая, как он полз сюда.

- Да, похоже, что перебежчик, - сказал Синцов. - Соедините с батальоном.

Телефон стоял тут же, на лавке. Чугунов, присев на корточки, стал накручивать ручку.

- Товарищ старший лейтенант, - сказал Рыбочкин, - разрешите, я его допрошу, я немецким немного владею.

Синцов недоверчиво покосился на адъютанта батальона: допрашивать пленных всегда находятся доброхоты, считающие, что они знают немецкий.

- Попробуйте.

- Заген зи мир битте, - бойко начал Рыбочкин и, запнувшись, повторил: Заген зи мир битте, варум зи коммен унс?

Немец ответил длинной, быстрой, захлебывающейся фразой: видел свое спасение в человеке, понимающем по-немецки, и спешил поскорей сказать ему как можно больше.

- Что он говорит? - спросил Синцов, уже беря у Чугунова телефонную трубку.

- Говорит, что сам сдался, - неуверенно сказал Рыбочкин.

- А что еще? Что сдался, я без вас вижу.

- Сразу не разобрал, товарищ старший лейтенант.

Синцов махнул рукой и попросил к телефону Завалишина.

- Слушаю! - послышалось в трубке.

- Позвоните Первому и доложите, что на участке Чугунова... - Синцов остановился, вспомнив, что фронт здесь стоит не первый день и немцы, чего доброго, могли где-нибудь прицепиться к нашей связи. Маловероятно, но приходилось считаться. - Подождите, - сказал он в трубку и повернулся к Чугунову: - Кодовые обозначения у вас есть?

- Так точно.

Чугунов вытащил из полевой сумки, перелистал и подал Синцову тетрадку. Там столбиком были выписаны два десятка закодированных цифрами слов, нужных в обиходе батальона.

- Завалишин, - отыскав в конце столбика против цифры "16" слово "пленный", сказал Синцов, - передайте Первому, что срочно отправил к ним шестнадцать. Поняли меня? Посмотрите там у себя. Повторяю: шестнадцать. Посмотрели?

- Сейчас посмотрю, - сказал Завалишин. - Посмотрел.

- Скоро будет у них. Предупредите, чтобы подготовили... - Синцов не хотел произносить по телефону слово "переводчик" и потому сказал: - Ну, кто нужен для разговора с "шестнадцать", поняли?

- Понял.

Синцов положил трубку и приказал Рыбочкину:

- Лично отведите его прямо в полк, да побыстрей. Бойца с собой возьмите, - кивнул он на того солдата, который привел перебежчика.

- Я и один доведу, - сказал Рыбочкин.

- А в дороге обессилеет, свалится, на горбу потащите? - спросил Синцов. - Выполняйте приказание. И для доморощенных переводов не задерживайтесь. Без вас допросят.

- Воллен вир коммен, - сказал Рыбочкин немцу.

Немец не понял слов, но хорошо понял жест, которым солдат подтолкнул его в плечо. Понял и вопросительно посмотрел на Синцова.

- Эссен, эссен, - сказал Синцов, показав пальцем на стиснутый в черной руке немца хлеб. - Аллес гут.

Немец пошел из землянки, и Синцов невольно посмотрел ему вслед. У выхода из землянки, прижавшись к стене, пропуская мимо себя немца, стоял неизвестно откуда взявшийся мальчик в полушубке и ушанке, с автоматом на шее.

- Это еще кто такой? - спросил Синцов.

Мальчик повернулся на его голос. Он был высокий и щупловатый маленькое, худое, детское лицо с черными злыми глазами.

- А, явился! - сказал Ильин. - Кто тебя звал?

- Мне сказали, что товарищ комбат пошел к Чугунову, и я тоже пошел. Я службу несу.

- Самовольничаешь ты, а не службу несешь. Велел тебе, чтоб пока на глаза не совался, - сердито сказал Ильин и повернулся к Синцову: - Товарищ старший лейтенант, это ординарец Поливанова, такого уж он сам себе выбрал. У Поливанова год был. Остался на ваше усмотрение.

"Надо будет поскорей заменить", - подумал Синцов, но говорить этого вслух не стал. Его поразило лицо мальчика: выражение неутоленной ненависти, с которым он повернулся после того, как смотрел на немца.

- Раз службу несешь, - сказал Синцов, - должен был выполнить приказание.

- Прикажете идти? - держа руки по швам, сказал мальчик, на лице его по-прежнему было все то же непроходившее выражение.

- Теперь со мной пойдешь, когда я пойду.

- Между прочим, - сказал Ильин, - солдат, что немца нашел, тот самый Васильков, что я вам говорил.

- Что? - услышав "Васильков", спросил отвлекшийся по своим делам Чугунов.

- То, что слышишь, - сказал Ильин. - По дороге сюда рассказал новому комбату, как ты учудил. Пусть знает, что ты за птица.

- А я не птица, товарищ младший лейтенант, а командир вверенной мне роты, - огрызнулся Чугунов. Его резкий тон заставил Синцова оглянуться.

Но в землянке уже никого не было, кроме них троих. Мальчик-ординарец исчез.

"Значит, не приучен тереться возле начальства", - подумал Синцов.

- А насчет Василькова разрешите доложить свои соображения, товарищ старший лейтенант, - обратился Чугунов к Синцову.

Синцов не собирался расспрашивать, но раз сам хочет, пусть говорит.

- Слушаю вас.

- Васильков сам попросился сползать на ничейную землю, заявил, что там человек. И я разрешил. Если б не разрешил, он подумал бы, что я не верю в него. А раз так - он уже не солдат. А я, когда верил, знал, что за свою веру своей головой отвечаю.

"Эх, голова, голова наша командирская! - подумал Синцов. - Сколько раз под горячую руку обещали и снять ее и оторвать, а ничего, все еще держится на плечах! И верить людям не разучиваемся, хотя, случалось, и подводили. Но разве сравнишь это с тем, сколько раз они твою голову спасали и стойкостью, и кровью, и прямой жертвой жизни? Даже и ставить нельзя рядом одно с другим, если воюешь вместе с людьми, а не просто дрожишь за свою голову. Вера в людей! Где ее мера и в чем ее заблуждение? А заблуждения тоже бывают, и чаще всего не там, где ждал. И сам иногда неожиданно делаешь больше, чем мог себе представить, а иногда сдаешь, держишься на ниточке, на спокойном лице, а внутри страх и ужас..."