Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Уже пишу, - отозвался Пикин.

Кузьмич прошелся по землянке и остановился у Пикина за спиной. Теперь он стоял напротив Синцова.

- После хорошего хлопца батальон принимаешь, после Поливанова... Только сегодня утром с ним говорили. Оказалось, земляк, с Кадиевки, как и я сам, шахтерская душа... Утром говорили, а после полудня выстрел грянул - и жизнь кончилась. Был его батальон, а теперь твой. Что есть война, знаешь? Война есть ускоренная жизнь, и больше ничего. И в жизни люди помирают, и на войне то же самое, только скорость другая.

"А чего ты мне все это говоришь? Пугаешь, что ли?" - подумал Синцов, принимая из рук Пикина приказание.

Но Кузьмич словно угадал его мысли и усмехнулся:

- Старухи нечистую силу поминать не велят, чтоб не накликать. Но смерть, она не черт, ее не накличешь. Поминай не поминай, все равно ее в душе страшишься. Или, может, ты такой, что не страшишься? А, комбат?

И, уже не усмехаясь, серьезно посмотрел на Синцова, словно, спрашивая так, делал ему последнее испытание перед боем.

- По-всякому бывает, товарищ генерал...

- Ну и правильно, - сказал Кузьмич. - Я бесстрашным не верю, а тем верю, которые боятся, а делают... А чтобы бояться, я не против, я и сам боюсь.

Это с коротким смешком он договорил уже через плечо, выходя из блиндажа.

Ехали в "эмке" впятером. Генерал впереди, с шофером, а на заднем сиденье, с обеих сторон тесня Синцова полушубками, генеральский адъютант и офицер связи из 332-го.

Генерал первое время молчал, но потом, как видно, в нем возобладало желание пообщаться с новым в дивизии человеком.

- Был я утром в твоем батальоне, - сказал он, не поворачиваясь. Парламентеры через него к немцам ходили. В первый раз за войну. Подполковник, майор и трубач с ними. И по этому случаю погоны надели. Погон еще не видал?

- Еще не видал, товарищ генерал.

- Чудно, - сказал Кузьмич. - С тех пор погон не видал, как в Ялте последних офицеров в море топил. - И снова с удивлением повторил: - Чудно! Вышли наши с окопа в шинелях с погонами. Мне бы тревожиться: воротятся ль живые? А я гляжу и думаю, как дурак: наши или не наши? Слишком привычка сильная: раз погоны, значит, их благородия!.. А молодые рады. Вот Новиченко у меня даже службу исполнять перестал, только и мечтает, когда в дивизию погоны пришлют.

- Как же не радоваться, товарищ генерал? - весело отозвался сидевший рядом с Синцовым адъютант. - Красивая вещь! Мне адъютант командующего говорил, может, и эполеты для генералов введут.

- А ты чего радуешься? - сказал Кузьмин. - Коли введут, тебе ж хуже! Одни эполеты мне на шинель пришивать, другие - на полушубок, третьи - на ватник! Да потом мелом их чисть.

В голосе его послышалась стариковская насмешка над молодой суетностью адъютанта.

- А немцы ультиматума не приняли, - помолчав, сказал он. Парламентерам - от ворот поворот.

- Вот и хорошо, товарищ генерал, - снова весело отозвался адъютант. Пусть теперь умирают... А то мы такую силу приготовили, а они бы сдались.

- "Приготовили!" - ворчливо сказал Кузьмич. - Это тебе не щи хлебать, ложку приготовил, а до рта донести не дали... Что приготовили, до другого раза бы оставили... Кровь людская и на войне не водица.

Адъютант, ища сочувствия, подтолкнул в бок Синцова, как бы желая сказать: "Видал, какой у нас блажной старик?" Но Синцов подумал о смертях, которых завтра не миновать, и не испытал сочувствия к глупому бесстрашию адъютанта.

- Останови, - сказал Кузьмич.

И когда Синцов уже вылез, приоткрыв дверцу, протянул руку.

- Воюй, комбат. Завтра вечером приду туда, где будешь...

Машина уехала, а Синцов с провожавшим его офицером связи свернул на дорогу, шедшую к переднему краю. С обеих сторон ее тянулись высокие снежные отвалы. Дорога была скользкая, накатанная. Если бы не знать, что передний край рядом, можно было подумать, что это большая тыловая дорога.

- Сейчас еще раз свернем, - сказал провожатый.

Они дошли до широкого съезда влево, и Синцов подумал, что тут они и свернут, но провожатый не свернул.

- Это к артиллеристам на позиции, - сказал он. - Еще вправо один съезд будет, потом влево один, а там уж к нам. Артиллерии наставили - на каждый штык по орудию.

"Интересно, сколько штыков в батальоне? - подумал Синцов. - Наверно, от штатного комплекта - одно воспоминание. Все еще по старинке на штыки и считаем. "Смелого пуля боится, смелого штык не берет!" Конечно, не берет, ни смелого, ни робкого! Если б немцы не техникой, а штыками нас брали, мы бы их давно за Берлин загнали".

Они прошли еще сто метров и увидели новый съезд, теперь вправо.

- Здесь "катюши" стоят, - сказал провожатый. - Видите, темнеют?

Синцов повернулся и увидел силуэт "катюши".

- Совсем при дороге стоят, - сказал провожатый. - Можно сказать, обнаглели: живем в открытую. За неделю только раз разведчик в небе покрутился. Или мороз на них влияет, или по расчету горючего уже не дотягивают.

- Вы кто по званию? - спросил Синцов.

- Старший сержант.

Синцов удивился. Думал: раз офицер связи, то хотя бы младший лейтенант.

- Потери были в полку, - отозвался провожатый. - Когда девятнадцатого ноября в наступление пошли, мало потеряли. А потом уже, в декабре, одну высотку брали, фронт ровняли: трое суток тыр-пыр, тыр-пыр...

Он вздохнул, не одобряя это "тыр-пыр".

- Лейтенант был, офицер связи, его - на роту, а меня - на его место.

Ветер дул прямо в лицо. Синцов на ходу потер рукавицами заледеневшие щеки и нос. Вещевой мешок, закинутый за одну лямку, упал на снег. Провожатый подхватил его.

- Давайте понесу, товарищ старший лейтенант.

- Несите, коли не лень.

- Больно легок, - прикидывая мешок на руке, сказал провожатый.

- Пехоте много не положено.

- Полушубок вам надо достать. Говорят, к наступлению в дивизию еще полушубков доставили.

- Мои полушубок в Сталинграде остался, - сказал Синцов.

- Как так в Сталинграде?

- В батальоне моем бывшем. Соединимся - возьму.

Провожатый присвистнул.

- До соединения еще далековато! - Потом сказал серьезно: - От нашего переднего края до центра города, если по прямой, сорок километров. Артиллеристы при мне считали. И половина - по открытому месту.

Синцов не ответил. Про полушубок сказал так, к слову. Конечно, со своим бывшим батальоном навряд ли встретишься, тут уж лотерея!

- А вот эта дорога к нам, - сворачивая впереди Синцова, сказал провожатый.

- Поливанова, комбата, не знали? - спросил Синцов о своем предшественнике.

- Нет. Я из первого батальона. У нас комбат с августа все тот же. А в третьем батальоне жизнь та же, а комбаты не задерживаются.

"Они не задержались, а я задержусь", - подумал Синцов.

Он уже несколько раз перед тяжелыми боями испытывал предчувствие, что какие бы ни были потери, а с ним ничего не случится, и слова о не задержавшихся в батальоне комбатах не испортили ему настроения.

Но провожатый, наверно, решил, что зря накаркал новому человеку, и опять стал говорить об артиллерии, что ее, как никогда, до черта наставлено и она завтра "как даст подготовочку, так у немцев на переднем крае сразу все умрет".

"Ну да, умрет! Какая ни будь артиллерия, а все же не щипцы - в каждый окоп не залезет и каждого немца не вынет", - подумал Синцов.

Дорога вывела в узкую балочку. Справа по снежному откосу темнели входы в землянки. Далеко впереди, там, куда тянулось устье балки, взлетела высоко в небо пулеметная трасса, и вдогонку сухо, морозно простучала очередь.

- Тишина-то какая, - сказал провожатый, выждав, не стрельнут ли еще.

И действительно, вся напряженность окружающей тишины почувствовалась лишь теперь, после этой вдруг простучавшей и бесследно потонувшей в снегах очереди.

- Вам к командиру полка, сюда, - показал провожатый на ближайшее темневшее в снегу пятно.

Маленькая землянка была тесно набита. Ближе всех к двери, с краю стола, сидел густоволосый большеголовый майор в накинутом на плечи полушубке. Он повернул к появившемуся из-под плащ-палатки Синцову крупное носатое армянское лицо, и Синцов, поняв, что это и есть командир полка майор Туманян, стал докладывать о прибытии.