Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

А если все-таки жива?

Он подумал о невозможном и нелепом: о том, что согласен на самый страшный договор с судьбой, согласен умереть только за то, чтобы она на несколько минут оказалась рядом с ним, на этих холодных нарах. А потом хоть бомба...

От этих мыслей тяжело, до боли в сердце задохнулся и сел на нарах, ничего не видя и не соображая, как после вдруг прерванного, душного сна.

- Что с тобой? - спросил усатый старший лейтенант.

- Ничего!

- А я испугался было. Хотел придержать, думал, спросонок на пол ссыплешься. Очень даже просто. Люди, пока не спят, себя держат, до нервов не допускают, а во сне с ума сходят! У меня летом политрук заснул после ночного боя в окопе, плащ-палаткой с головой накрылся. А через час как схватится, плащ-палатку ногтями рвет, скинул с себя, зарыдал да как бросится на бруствер!.. А уже светало, еще миг - и сняли бы! За ноги сдернул. Спрашиваю: "Что с тобой было?" Ничего не помнит. А в глазах слезы. Оплакивал кого-то во сне, бедняга! И на другой же день убили. Такой сон к смерти.

- А ты что, суеверный?

- Я-то не суеверный, - сказал усатый, - да война кем хочешь заставит быть.

- Жена у тебя где?

- Теперь хорошо! Теперь в эвакуации, под Барнаулом. А то в Ростове была. Когда фашисты первый раз его брали, не догадалась уехать, а потом все же догадалась, - весело сказал усатый.

"Да, треугольнички писем, конечно, лезут в глаза, когда сам их не получаешь, - с душевной неловкостью вспомнил Синцов. - Но сколько еще людей в твоем батальоне так ни разу и не получили этих треугольничков? И сколько семей осталось там, за немцами, не догадалось уехать? Сколько миллионов не догадалось? Да, аккуратно слово подыскал старший лейтенант".

- Чего молчишь? - громко, как глухому, сказал усатый.

- Извини, ты чего-то спрашивал?

- Спрашивал: твоя жена где?

- Не знаю.

Усатый вздохнул и посмотрел на часы.

- Ужинать пойдем? Время выходит.

- Пойдем. - Синцов слез с нар.

В землянку вошли два лейтенанта - молодой, из училища, тот, что вчера громче всех рвался на передовую, и второй - высокий, немолодой, с перебитым пулей носом. Синцов еще вчера обратил внимание на его полуседую голову, плохо сочетавшуюся с лейтенантскими петлицами, и на голос сильный и в то же время надорванный, словно не в голосе, а в самом человеке дребезжала невидимая трещина.

- А мне требуется туда пойти, где быстрей орден заработаю, - сказал он своим надтреснутым голосом вчера, когда заговорили о будущих назначениях.

Кто-то ответил:

- Куда пошлют, туда и пойдем.

- А мне не требуется, куда пошлют, мне требуется туда, где орден дадут...

Синцов не дослушал вчера всего разговора, ушел.

Теперь лейтенант с перебитым носом, войдя в землянку, опустился на табурет напротив присевшего к столу Синцова и сказал, распахивая полушубок:

- Тут тепло, однако.

На широкой груди у него было пять нашивок за ранения - и ни ордена, ни медали.

"Наверное, после штрафного", - подумал о нем Синцов, сопоставив кадровую выправку, возраст, звание, наличие нашивок и отсутствие наград.

- А ты, старший лейтенант, - спросил человек с перебитым носом, заметив взгляд Синцова, - что за войну имеешь? Под ватником не видно. - Спросил властно, как человек, привыкший, чтоб, когда спросил, отвечали.

- Звезду и Знамя, - сказал Синцов.

- Богато, - сказал лейтенант с перебитым носом, - а у меня только эти задержались. - Он ткнул пальцем в нашивки. - Тот, что за гражданскую имел, в тридцать седьмом, когда взяли, сняли. Медаль "20 лет РККА" мимо проехала. А когда выпустили, вместо ордена справку дали, что потеряли, с нею воевать уехал. А те два, что за эту войну привинтил, штрафной съел. А что в штрафном по закону заработал, не считается, вместо него два кубика дали, и на том спасибо: расти обратно до четырех шпал, с которых начал! Понял?

Он дохнул на Синцова водкой и покосился на молодого лейтенанта, с которым пришел.

- Что смотришь? Свое принял, и твое принял, и спасибо тебе сказал. Еще раз сказать?

- А я ничего вам не говорю, - сказал лейтенант.

- Пойдем, что ли, ужинать? - спросил Синцова усатый старший лейтенант.

- Успеешь, - отмахнулся от него лейтенант с перебитым носом. - Я с человеком разговариваю.

И, снова дохнув на Синцова водкой, спросил:

- Все понял или еще объяснить?

Синцов пожал плечами. Он не любил разговаривать с выпившими людьми.

- Могу больше объяснить, - сказал лейтенант с перебитым носом. - Приказ двести двадцать семь правильный, всегда скажу, что правильный. Когда я прошлым летом товарища трибунальца этой рукой бил, - при этих словах он выпростал далеко из полушубка чугунный кулак, - я на приказ двести двадцать семь надеялся, что в штрафбат кровь лить пошлют, а посадить не посадят. А бил за то, что раньше знакомы были. А подробней не объяснял. Сказал: пьян был! А пьян не был. Понял?

- Зачем вы все это рассказываете? - сказал молодой лейтенант.

- А что, - с вызовом спросил лейтенант с перебитым носом, - тут такие есть, при которых нельзя? Тогда прошу заявить. А почему выпил сегодня, тоже могу сказать...

- Ну, выпили и выпили, - снова попытался удержать его молодой лейтенант.

Но лейтенант с перебитым носом упрямо рубанул в воздухе рукой и повторил:

- Могу сказать. Потому что встретил его и обиделся, что он до сих пор пули в лоб не пустил. Я его летом при людях по морде хлестал, а он себе пулю в лоб не додумался. С битой мордой и с орденом ходит и умереть не мечтает...

- Ишь чего захотели, держите карман шире! - сорвался упрямо молчавший Синцов.

Лейтенант с перебитым носом посмотрел на него красными отчаянными глазами и ткнул его в грудь пальцем.

- Вот это ты верно его душу понял. Вот именно! - Сказал так, словно удивился, что кто-то, кроме него, может понимать это.

Дверь в землянку открылась, и все обернулись. В дверях стоял посыльный.

- Товарищи командиры, разрешите обратиться? Кто из вас старший лейтенант Синцов?

- Я Синцов.

- Срочно явитесь к замначштаба. Где находится землянка, знаете?

- Знаю.

- Выходит, пришла на тебя заявка. Если бы просто какое задание, в оперативный вызвали бы, - сказал усатый старший лейтенант с оттенком досады: то ли завидовал, то ли не хотел идти один ужинать.

- Выходит, так, - сказал Синцов, одной рукой нахлобучивая ушанку, а другой шаря по топчану, где лежал ремень с наганом.

16

- Получена заявка на вас от командира Сто одиннадцатой на должность комбата. Лично известны генералу Кузьмичу? - спросил заместитель начальника штаба и пальцем показал Синцову на табуретку, чтобы присел, хотя разговор не мог быть долгим. Кругом шла суета.

Синцов пожал плечами.

- Сегодня в тринадцать часов привел ему пополнение и лично доложил.

- До госпиталя на должности комбата были?

Сказано было не то вопросительно, не то утвердительно. Синцов так и не понял, пришло или еще не пришло его личное дело.

- Так точно, был.

- Возражений нет, здоровье позволяет? - без паузы, связав два вопроса в один, спросил замначштаба.

- Так точно.

Под плащ-палатку, закрывавшую вход в землянку, просунулся багровый от мороза лейтенант.

- Товарищ подполковник, кого от вас забирать?

- Его, - кивнул замначштаба на Синцова и махнул карандашом по уже заготовленному предписанию.

Синцов уже узнал, что ехавший с ним лейтенант - офицер связи от 111-й, а по должности начхим полка. Его зачем-то дернуло спросить лейтенанта, кто он по должности, и тому пришлось отвечать. Ответил и надолго замолчал. Начхимы не любят признаваться, что они начхимы. Должность уже второй год и без применения и без отмены, а люди на этой должности - затычка во все дырки.

- Кругом горячка, спасу нет, - сказал лейтенант, когда машина вывернула на сильно наезженную широкую дорогу, обгоняя шедшие к фронту грузовики со снарядными ящиками.