Белый орел, Красная звезда (ЛП)

Тем не менее, Егоров был вынужден подчиниться. Приказы Главного Командования отдавались ему, а не его политкомиссару. Он подготовил распоряжения, касающиеся переводимых армий и подписал их. Сталин оставался непреклонен, поэтому распоряжения за него подписывал его заместитель, Р.И. Берзин, после чего они были переданы в войска. 14 августа приказ №4774/1052 был теоретически исполнен. 12-я армия и Конармия находились теперь в подчинении у Тухачевского и ожидали его распоряжений. Егоров и Сталин умыли руки и перенесли внимание на Крым.

Усилия Тухачевского получить практический эффект от его теоретического управления 12-й армией и Конармией выглядят абсолютно нереалистическими.^[263] Он был под Варшавой, а они в Галиции. Он мог связываться с ними только через длинную цепь радиостанций и оперативный пункт в Киеве. При отсутствии каких-либо явных запретов, они продолжали операции, в которые уже были вовлечены. 15 августа он отдал приказ №0361, согласно которому Конармия должна была в течение четырех дней передислоцироваться в район Устилуг-Владимир. Двумя днями позже пришел ответ:

“Приказ 0361 получен 16 августа в 21.14. Конармия не может прервать бои. Линия Буга преодолена. Наши части достигли предместий Львова, в 15 километрах от города. Уже отданы приказы о занятии Львова. После завершения этой операции Конармия будет действовать в соответствии с вашим приказом”.

Тогда Тухачевский повторил приказ и вскоре после полуночи третьих суток получил ответ:

“Приказ получен 19 августа в 23.30… В течение 2-3 дней Львов будет взят Конармией. 45-я и 47-я пехотные дивизии не смогут удержать участок без нас. Просим дальнейших распоряжений”.

Он в третий раз повторил приказ, и по какой-то причине эфир и Конармия подчинились почти немедленно. Его радиограмма была доставлена Буденному в шесть утра 20 августа, и Конармия двинулась. Однако эта операция уже не имела смысла. По первоначальному приказу Тухачевского Конармия должна была прибыть на позиции у Вепша к 19 августа, через три дня после того, как польские ударные силы ушли оттуда. Повторение приказа он отправил вечером 17 августа, когда сам уже обдумывал план общего отступления. И последним повторением приказа 20 августа Конармия отправлялась в район, полностью оставленный другими советскими армиями, что вело к ее неминуемому окружению. Смысл операции был непонятен для ее участников и остается таким для историка. Каково бы ни было ее предназначение, оно имело меньшее отношение к Варшавскому сражению, чем к раздорам внутри советского командования.

Непосредственной жертвой этого раздора стал Буденный. Его недавно опубликованные мемуары содержат полную документированную картину этого эпизода, исследование которого, как он честно признает, “в годы культа личности И. В. Сталина приняло однобокий характер”.^[264] Он также дает красочную картину трудностей, возникших у фронтового командира. 11 августа Конармия находилась на отдыхе, в ожидании приказов. Красные кавалеристы точили свои шашки на солнцепеке, кормили коней, чинили обмундирование, мылись в реке, плясали “Донского казачка”. Будённый отправился на объезд дивизий из лагеря в Вербе на своем открытом “фиате”. Он был готов выступить куда угодно. 12 августа пришел приказ:

«Конной армии в самый кратчайший срок мощным стремительным ударом уничтожить противника на правом берегу реки Буг, форсировать реку и на плечах бегущих остатков 3-й и 6-й польских армий захватить город Львов»^[265]

Он наметил план операции в виде атак по трем направлениям. 13 августа он отдал приказ к наступлению. Утром он напомнил Ворошилову, что сегодня 13-е, самый несчастливый день месяца. “Да, - ответил Ворошилов, - но мы безбожники, и черти в свой праздник должны работать на нас“. Радехов был взят. 14 августа Будённый был в Лопатине. Утром его разбудил шум уличного боя. Высунувшись из окна своей квартиры, он вытащил маузер и застрелил поляка, кравшегося к часовому. Как выяснилось, ночью, под покровом тумана, в село вошел отряд генерала Шимановского с 2500 бойцов, вооруженных пулеметами. Бой продолжался весь день. В девять вечера Будённый вернулся в штаб-квартиру, где получил новые указания:

“Согласно директиве главкома от 13 августа за № 4774/оп 1052/ш приказываю:

1. 12-й и 1-й Конной армии без 8-й кавалерийской дивизии червонных казаков с 12 час. 14 августа поступить в оперативное подчинение командзапу. Впредь до организации Западным фронтом непосредственного снабжения передаваемые армии остаются на всех видах довольствия, равно и в отношении пополнения, при Юго-Западном фронте. Для связи со штабом Западного фронта распоряжением последнего в Киеве будет установлен оперпункт. До его организации командарму 12-й и 1-й Конной (армий) держать связь со штабом Юго-Западного фронта, через который и будут даваться армиям командзапом все оперативные задачи.

2. Командарму 1-й Конной с 12 час. 14 августа передать 8 кавдивизию червонных казаков в полное распоряжение командарма 14-й

Подписано от имени Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Егоров. Берзин”^[266]

Он счел эту директиву трудной для понимания, но в ней не было ничего указывающего на участие в новой военной операции. 15 августа бой разгорелся еще сильнее. Мосты через Буг были разрушены. У поляков в постоянном распоряжении было двадцать аэропланов. 6-я кавалерийская дивизия вплавь переправилась через реку под огнем, поднялась на высокий западный берег и продвинулась на расстояние 15 километров от Львова. 16-го поляки контратаковали. Будённый уступил свои далеко выдвинутые позиции, но окопался на берегу. Положение было критическое. Наступление стоило бы больших потерь; оставаться на береговом плацдарме означало стать легкой мишенью для самолетов и тяжелой артиллерии; отступление же привело бы к преследованию. В 9.30 вечера он получил свой первый приказ от Западного командования, №0361 от предыдущего дня. В нем не было упоминания о текущей ситуации, но приказывалось отправиться в район Устилуг-Владимир, в ста двадцати километрах. В приказе не хватало подписи политкомиссара. Тухачевский был явно не в курсе тяжелого положения Конармии. Будённый телеграфом запросил разъяснений, а тем временем решил наступать, рассудив, что это единственный способ получить свободу маневра в случае изменения цели. Он сообщил о своем решении Тухачевскому по телеграфу. 17 и 18 августа Конармия продолжала бой. 19 августа Львов был охвачен с трех сторон на расстоянии от шести до девяти километров. Будённый и Ворошилов заночевали в стогу сена, но были разбужены заблудившимся польским солдатом, также ищущим ночлега, который мог бы взять их в плен, но сам оказался пленен:

““Езус Мария, - воскликнул поляк, - кто вы? Не стреляйте, я один”.

“Это Буденный, а я Ворошилов”.

Солдат оторопел. Моргая глазами, он глядел на людей, о которых ему, видно, наговорили много страшного”.^[267]

Вечером Будённый получил повторный приказ от Тухачевского, в котором содержались новости о польском контрнаступлении. Будённый оставался при своем мнении. Он мог освободиться, только уничтожив противника, с которым сражался в данное время. Он запросил у Тухачевского новый приказ. Но в шесть утра пришло еще одно повторение приказа Тухачевского, без всяких изменений. Теперь никаких сомнений не было. Нового начальника Будённого не заботило нынешнее положение Конармии. Протестовать не было смысла. В полдень 20 августа Конармия прекратила осаду Львова, чьи шпили уже были видны, и защитники которого теперь могли совершить ответные вылазки. Она отправилась к неведомым прелестям Устилуга-Владимира. “Чертов праздник” Ворошилова обернулся польской фиестой (см. карту на рис. 11)

Роль Сталина в этом раздоре трудно определить. Он не был человеком, любящим распространяться о своих мотивах, и был достаточно предусмотрительным, чтобы обеспечить все свои поступки разумными аргументами. Список его предыдущих случаев неподчинения в 1918 и 1919 годах, несомненно, ставит его под подозрение, и есть несомненные доказательства того, что он отнесся с неодобрением к плану Политбюро. 4 августа, когда Ленин проинформировал его о предложенном разделении Юго-Западного фронта, он телеграфировал: “Не следовало бы Политбюро заниматься такими пустяками", на что получил короткий ответ: “Объясните Ваши мотивы”.^[268] Очевидно, что его основным мотивом было держать рядом своих друзей. Он настаивал, чтобы в создаваемое Южное командование целиком вошел штаб Юго-Западного фронта, что значительно упрощало административные вопросы. Он выдвинул ряд технических возражений относительно немедленного перевода армий, и эти возражения оказались весьма верными. Он отказался подписывать приказ Каменева №4774/1052 от 13 августа, но и не отменил его, как он поступил в известном случае в Царицыне в 1918-м с приказом Троцкого. Когда приказ был уже отдан, он не сделал ничего для предотвращения его исполнения, и не пытался повлиять на действия Будённого. Настоящей загадкой остается вопрос, для чего Сталин приказал Конармии осаждать Львов, точно зная, что она должна быть переведена на западное направление. Это было в его праве, как политкомиссара командования фронта, но это явно не был жест сотрудничества. Сделал ли он это назло Тухачевскому, как утверждал Троцкий, и что было позднее повторено некоторыми советскими комментаторами?^[269] Или он хотел славы? Хотел ли он втянуть Конармию в бои, из которых никакой каменевский приказ не смог бы ее отозвать? Или речь шла об обычном оперативном приказе? Ответ полностью зависит от взглядов решающего этот вопрос человека. Можно лишь с определенностью сказать, что Сталин с глубоким недоверием отнесся к идее перегруппировки, и что его сомнения основывались на убедительных военных доводах; он действительно не сделал ничего, чтобы помочь в данной ситуации, но его нельзя обвинить и в неподчинении.