Белый орел, Красная звезда (ЛП)

Фото 30. Польский бронепоезд

Контратака на Вепше была наиболее драматическим событием Варшавского сражения; но ее успех зависел от действий, ему предшествовавших. Если бы Вислинский плацдарм был захвачен или 5-я армия была бы разбита, смелый маневр Пилсудского не имел бы значения. Его выполнение оказалось проще, чем можно было ожидать. Наиболее тяжелые бои состоялись еще до его начала. Однако Пилсудский в Пулавах ничего об этом не знал. Он намеревался ждать, когда сражение на Северном фронте разгорится в полную силу, чтобы двинуть затем свои ударные силы наперерез линиям коммуникации неприятеля. Он понимал значение этого хода в случае его успеха, но опасался осложнений. Он думал, что ударной группировке в двадцать тысяч человек, двум дивизиям пехоты и двум кавалерийским бригадам, противостоит четыре полные армии, 15-я, 3-я, 16-я и Мозырская группа, численное превосходство которых скомпенсирует их тактически невыгодное положение. Он знал, что он должен создать хаос, но этот хаос может погубить не только неприятеля, но и его самого. Он знал, что ценой неудачи станет почти полное окружение, которое будет означать выбор между пленом и битвой насмерть. Его приводила в содрогание перспектива плена, которая могла сопровождаться видениями встречи со своим старым школьным товарищем Дзержинским, или прохода в цепях во время большевистского триумфального шествия по Варшаве. Все это было возможно. Опасения его не могли успокоить депеши Халлера, предполагавшего, что Северный фронт зашатался. Новостей об успехе Сикорского он еще не получил. Он не получил известия, что ядро сил Тухачевского находится напротив Сикорского, а не перед ним. Он тянул настолько долго, насколько мог, но, в конце концов, ускорил наступление на день. На рассвете 16 августа он двинул вперед ударные силы Рыдза-Смиглы, с фланговым прикрытием дивизий Скерского. Он наблюдал, как его легионы выступают от Вкры с перспективами столь же туманными, как и это утро. Его опасения не уменьшились, когда дозоры донесли об отсутствии признаков неприятеля. Он подозревал ловушку, и был, как сам он говорил, “в страхе перед неизвестностью”.^[242] Он провел день 17 августа разъезжая по передовой “в поисках следов призрака врага”. 18 августа он отправился в Варшаву, едва начиная осознавать масштаб своего успеха. В Варшаве он встретился с новыми трудностями. Командование Северного фронта теряло боевой дух из-за отсутствия успехов, и только благодаря личному упорству ему удалось склонить подчиненных к решительному генеральному наступлению. Генерал Латиник проигнорировал его приказы, предпочтя отправиться на подмогу Сикорскому, находившемуся в трудном положении. В Варшаве Пилсудский разобрался, наконец, в общем ходе дел. Он узнал, что 1-я Легионерская дивизия и кавалерия Яворского стоят под Дрохичином, более чем на половине пути к Белостоку, покрыв сто километров за три дня, что 3-я Легионерская дивизия вместе с приданной кавалерийской бригадой находятся на подступах к Брест-Литовску. Ударные силы пробили оборону советской Мозырской группы, захватив осадные орудия, предназначенные для Варшавы, но не натолкнулись на главные силы 16-й, 3-й и 15-й армий. Этой ночью Тухачевский отдал приказ об общем отступлении. Результатом боевых действий, проходивших между 12 и 18 августа, стал перенос эпицентра конфликта из окрестностей Варшавы в приграничную с Пруссией территорию. Отход советских армий на восток, вызванный натиском польских ударных сил на север, привел к быстрому переносу боевых операций на северо-восточное направление. В августе стало очевидно, что финальный раунд битвы будет иметь место в четырехугольнике: Мышинец-Вышкув-Белосток-Граево. Четыре советские армии, 4-я, 15-я, 3-я, 16-я и фрагменты Мозырской группы должны были пройти через эту зону, где на расстоянии близкого удара находились части пяти польских армий, 5-й, 1-й, 2-й, 4-й и 3-й. Победа Пилсудского зависела от возможности замкнуть кольцо, спасение Тухачевского от его немедленного отхода. Тухачевский, однако, двигался быстро. Его 15-я армия, бывшая в Цехануве 19 августа, 20-го была уже в Остроленке, 22-го в Ломже, двигаясь на Липск и Гродно; она полностью оторвалась от Сикорского, продолжавшего биться с 4-й армией. 3-я армия бывшая в Вышкуве 19-го, 20-го в Замбруве, а 22-го в Тыкоцине, не была настигнута Латиником и отбила точечные атаки ударных сил, находясь в относительной безопасности. 16-й армии пришлось тяжело; 19-го она была в Венгруве, 20-го в Бельске, 22-го в Белостоке, прокладывая себе дорогу сначала через позиции 21-й дивизии 4-й армии, затем через кавалерию Яворского и, наконец, через 1-ю Легионерскую дивизию; она была основательно раздроблена, но остатки ее смогли собраться и выйти на дорогу на Гродно. Эти три армии, продолжая арьергардные бои на марше, покрывали по 25 километров в день. Хотя это было несравнимо со скоростью охватывающего маневра польских ударных сил, в среднем это было в два раза быстрее темпа их прежнего наступления, что позволило избежать окружения. За несколько мгновений до того, как ворота конюшни захлопнулись, эти три лошадки смогли вырваться. С четвертой же вышло иначе. Советская 4-я армия оказалась обреченной в момент объявления приказа об отступлении. В этот день, 18 августа, 18-й дивизии 4-й армии было приказано продолжить осаду Плоцка; ее 53-я и 54-я дивизии продолжали бои с флангом Сикорского; 12-я дивизия все еще была в Дзялдово; Кавкор Гая рыскал в низовьях Вислы. Факт, что Тухачевский не предпринял ничего, чтобы исправить ситуацию, а напротив, в течение четырех дней поддерживал ее, может быть объяснен только предположением, что он все еще рассматривал отступление как временную меру. К концу этих четырех дней изоляция 4-й армии стала полной. Она начала отход, но было уже безнадежно поздно. Большая часть пехотных частей была настигнута и разбита. Только Гай имел возможность и волю, чтобы вырваться. Кавкор оставался непобежденным в течение семи недель кампании; его боевой дух был высок. Он намеревался, двигаясь ночами и по-прежнему преодолевая по пятьдесят километров в сутки, пройти скрытно через Добжинские озера и Курпьевские леса, чему способствовали дождливая погода и ночные туманы. Первым препятствием стала польская 5-я армия, части которой быстро двигались на север, чтобы отрезать ему путь к отступлению; после 5-й должна была быть 4-я и в конце ударные силы Рыдза-Смиглы. Тем не менее, Гай двинулся в путь. 21 августа перед рассветом он столкнулся с кавалерией полковника Орлича-Дрешера в лесном массиве под Журомином. Дрешер воздержался от схватки, чтобы не вести бой в темноте. Однако лучше было бы рискнуть. Когда рассвело, Кавкор исчез. На следующий день Гай оказался под Млавой в кольце из четырех дивизий. Подождав до полуночи, Кавкор открыл яростный огонь по станции Конопники. Посеяв ночной хаос, рубя обороняющихся направо и налево, он смог вырваться. 23 августа он прошел сквозь Добровольческую дивизию в Грабово, словно казачий нож сквозь студенческое масло, и позже сразился с Сибирской бригадой в Хожеле. 24 августа он нагнал советскую 53-ю дивизию, чью дорогу на Кольно блокировали две дивизии 4-й армии. Гай решил им помочь. Завязалась двухдневная битва, в ходе которой Кавкор тщетно пытался защитить своего более слабого партнера. Это было лишь делом чести, но безнадежным. Позади позиций 4-й армии ждали своей очереди сразиться легионеры Рыдза-Смиглы. 53-я дивизия была выдавлена за границу. 26-го на рассвете, Кавкор, оставшийся без патронов, продовольствия и выбора, последовал за нею, захватив с собой 600 раненых, 2000 пленных и одиннадцать захваченных орудий.^[243] Кавкор, за свою короткую историю записавший на свой счет четыре провинциальных центра, пять крупных рек, шесть танков, семь аэропланов, восемь крепостей и 21 тысячу поляков, убитыми и раненными, прекратил существование.^[244] Гай был отправлен в германский лагерь Зальцведель под Берлином, а его люди в лагерь Альтдам под Штеттином. Они считали себя авангардом революции в Германии и стали единственной частью Красной Армии, достигшей пункта назначения. Переходя прусскую границу, они пели “Интернационал”. Это пение стало последим аккордом Варшавского сражения.