Белый орел, Красная звезда (ЛП)

Легенда о победе Вейгана является прекрасным примером принципа, что в истории менее важно то, что действительно произошло, чем то, во что хотят верить люди. Эта версия хорошо соответствовала предубеждениям жителей Западной Европы, которых всегда радовала победа союзников, и тешила убеждения коммунистов, которым хотелось, чтобы в каждой сказке действовал свой империалистический злодей. В нее по сей день верят повсеместно за пределами Польши. Ее принимали в течение сорока лет даже в академических кругах, пока ложь не была разоблачена.^[278]

В Польше, сразу после битвы, недруги Пилсудского выдвигали двух кандидатов на титул победителя, Вейгана и господа Бога, второго для местного применения, а первого для заграницы. Печать Национально-Демократической партии, во главе с газетой “Rzeczpospolita”, первой бросила слоган, которому суждена была долгая и славная жизнь - “Чудо на Висле”. Для католической страны фраза была неотразимой. Она вербализовала тему, звучавшую со всех амвонов страны; она давала то, во что каждый набожный католик хотел верить: что избранная страна спасена благодаря божьему промыслу; она породила целую серию видений, в которых Черная Мадонна из Ченстоховы, святая покровительница Польши, являлась сходящей из огненной тучи к окопам у Радзымина, неся смятение в большевистские орды. Но идея вела к заключению: если Бог сотворил это чудо, ему требовался посланник. Им едва ли мог стать Пилсудский, связанный с революционерами и социалистами, друг евреев и атеистов. Окончательное решение предложил граф Замойский, польский посол в Париже, национал-демократ и член военного Национального Комитета Дмовского, официально поблагодарив французское правительство за службу генерала Вейгана. Легенда обрела официальный характер. Во Франции триумф Вейгана никогда не ставился под вопрос. Он ободряюще подействовал на народ в целом, для правительства же стал просто даром божьим. Он льстил национальной гордости и способствовал росту влияния католицизма. “Чудо на Висле” совпало не только с канонизацией Жанны д’Арк, предоставив весомый довод ее действенности как небесной покровительницы французского оружия, но и с кампанией по выборам президента, в ходе которой правительство использовало платформу “защиты христианства”. Правящий Национальный Блок ранее сумел обеспечить католическое большинство в Национальной Ассамблее, впервые в истории Третьей республики, и теперь намеревался выдвинуть своего лидера, премьера Мильерана на президенский пост. В предшествующем периоде его лозунги встречали мало поддержки; образ Мильерана в качестве вождя христианства не был впечатляющим. Он уступил контроль над политикой Антанты методисту-валлийцу; он согласился не начинать интервенцию; он допустил, чтобы британские интересы на континенте доминировали над французскими; он не спас Россию от большевизма; он не протянул руки для защиты Польши, по крайней мере, так это выглядело, пока новости о поражении Красной Армией под Варшавой не заполнили передовицы газет. Члены его выборного штаба не могли упустить такой шанс. Теперь они говорили, что Мильеран все время держал ситуацию под контролем; Мильеран не паниковал, когда Красная угроза наступала; Мильеран разбил большевиков, когда для этого настало подходящее время; Мильеран послал Вейгана в Варшаву, и Мильеран одержал победу. Так что не удивительно, что Мильеран расцеловал остолбеневшего генерала в обе щеки. И Мильеран был избран президентом Франции.

Еще более разительный пример политического проворства был представлен по другую сторону Ла-Манша. Неуклюжая выборная кампания Мильерана меркнет на фоне непринужденной ловкости рук Ллойд Джорджа. Представление, показанное им, было шедевром чистой магии. 15 августа он отправился в отпуск в Люцерн. 20 августа он получил точные известия о польской победе, и 22-го, совместно с итальянским премьером Джолитти, с которым встретился в Люцерне, выпустил коммюнике.^[279] Он осудил большевистское нападение на независимую Польшу, но не поздравил поляков с его отражением. Не упомянув Пилсудского, он ограничился замечаниями в адрес Д’Абернона и Вейгана, чьи таланты, по его мнению, решили исход дела. Воздав похвалы Межсоюзнической миссии, он направил восхищение западного мира в сторону дальновидного валлийца, который первым решил послать Д’Абернона и Вейгана в Варшаву. Трюк был удачным, иллюзия была полная. Ллойд Джордж разделил лавры за победу в сражении, которого он всеми силами старался избежать.

Трудно удержаться от размышлений на тему того, что бы случилось, если бы Варшава действительно пала. Это не пустой академический вопрос; эту перспективу серьезно рассматривал Ллойд Джордж во время своих первых дней в Люцерне, когда известия еще не подошли. Падение Варшавы неизбежно привело бы к призывам к возобновлению интервенции и концу торговли с Россией; Керзон и Черчилль, несомненно, должны были бы на этом настаивать. Ллойд Джордж или подал бы в отставку, что он в итоге и вынужден будет сделать в схожих обстоятельствах в 1922 году, либо сохранить свой пост ценой унизительного признания поражения и полного изменения политики. Но ему не пришлось выбирать. Ллойд Джордж не спас Польшу, это Польша спасла Ллойд Джорджа.

Общепринятая концепция Варшавского сражения настолько далека от истины, что возникает искушение признать ее умышленной и целенаправленной фальсификацией. Но все же намеренная ложь едва ли могла бы быть столь эффективной. Перед нами классический случай всеобщего самовнушения. Нужно обязательно вспомнить, что общественное мнение в Европе было сформировано так, чтобы не принимать в расчет успех Пилсудского. С самого начала политической карьеры его имя ассоциировалось с провалами и вероломством, и в 1920-м он не обладал еще престижем, который был завоеван позже. Как довоенный революционер, он довел свою партию до ссор и раскола; как генерал Мировой войны, он довел свои Легионы до интернирования и роспуска; как самоназначенный маршал, он повел свою армию на Киев и Вильно, которые ныне были потеряны. Он покинул Польскую Социалистическую партию; бросил Германию; проявлял неподчинение Антанте. В Англии и Франции в нем видели склонного к измене союзника, ведущего Польшу к краху, в России - как лживого слугу Антанты, ведущего империализм к краху. Никто за пределами Польши не видел в нем целеустремленного патриота, борющегося с изменяющимися обстоятельствами. Все, от Ленина до Ллойд Джорджа, от “Правды” до “Морнинг Пост” считали его бездарным военачальником и политическим неудачником. В августе 1920-го господствовало мнение, что катастрофическая карьера Пилсудского увенчается падением Варшавы. Когда же случилось противоположное, когда в течение нескольких дней Красная Армия понесла поражение и откатилась, никто не был готов представить, что это заслуга Пилсудского. Весь предыдущий опыт делал такую правду немыслимой. Как мог бы сказать Вольтер, если бы Вейгана не было, его следовало бы выдумать.

Глава шестая. Решающая кампания

Варшавским сражением польско-советская война не закончилась. Оно не стало Ватерлоо или Седаном, которые одним махом низвергали империю или вели к немедленному миру. Польша по-прежнему находилась в большой опасности, вдали от союзников и в состоянии войны с огромным соседом. Советская Россия не была побеждена, и эта битва подействовала на большевистское руководство, словно жало, побуждая их к мобилизации их безмерно превосходящих ресурсов для второй попытки. Как записал Ллойд Джордж 22 августа, “Если Россия захочет уничтожить Польшу, она сможет сделать это в любой момент”.^[280] Россия могла себе позволить проиграть сражение, Польша же не могла проиграть кампанию. В дальнем плане, использование результатов этой победы было важнее самой победы.

Новая схватка уже разгоралась на юге. В течение пяти дней после своего ухода от Львова Конармия бесцельно двигалась в верховьях Буга, ее цели менялись день ото дня в зависимости от переменчивых планов ее неблизкого руководства. Но 25 августа она начала двигаться более целенаправленно. В конце месяца это привело к боевым действиям, которые в советской истории известны как “рейд на Замостье”, польская же военная история чаще называет их “битвой под Комаровом”.