Шесть дней Яд-Мордехая

Во вторник утром кибуц Яд-Мордехай проводил общее собрание. Тувия рассказал о разговоре с Нахумом Саригом и о предложении отобрать их родной очаг у египтян. Собрание проходило бурно. Те, которые вчера воздержались от обсуждения этого плана, теперь заявили о своих сомнениях. Они отметили тот бесспорный факт, что после полутора суток отдыха люди почувствовали себя еще более усталыми, чем во время отступления. Стало сказываться напряжение последней недели. Помогут ли преимущества внезапной ночной атаки одолеть египтян, имеющих превосходство в оружии и в живой силе? А если это и удастся, смогут ли вконец измотанные люди выдержать новую осаду? Наконец, они решили, что в том случае, если Пальмах предпримет атаку, кибуц выделит десять человек в качестве разведчиков и проводников. Хотя этим решением они фактически согласились с тем, что большинство членов кибуца не будет участвовать в бою, тем не менее они яростно сопротивлялись требованию полковника Сарига сдать оружие. Только в последний момент перед эвакуацией они согласились "одолжить" свое оружие Пальмаху, потребовав и получив расписку в этом.

Между тем, Тувия с делегацией из трех человек были посланы в Дорот. Видимо, они все еще надеялись убедить полковника Сарига в важности освобождения своего поселения. Они были разочарованы, узнав, что Высшее Командование приняло другое решение. Решительные меры для приостановления египтян должны были быть предприняты дальше к северу. Полковник Сариг, занятый своими картами, бросил на них короткий взгляд, сообщая эту новость, и добавил: "Идите и отдохните. Вы заслужили это".

С наступлением ночи беженцы отправились в Дорот; там они присоединились к колонне грузовиков, эвакуирующих детей из других поселений Негева. С восходом солнца они прибыли в Реховот; здесь грузовики остановились для заправки. На другой стороне улицы, напротив заправочной станции, находилась пекарня. Воздух был наполнен дразнящим запахом свежего хлеба. Но ни у кого не было денег. Они пришли из безденежного общества; та небольшая сумма денег, что была найдена в кассе кибуца и которая сейчас так пригодилась бы, пропала вместе с Лейкой. Наконец, один из мужчин нашел выход; он вытащил из кармана свои золотые часы. "Смотрите! - воскликнул он. - За это мы купим хлеб для всех нас".

"Кто эти люди?"-спросили пекари, когда им предложили заплатить за хлеб часами. Один из шоферов объяснил, что это оставшиеся в живых после сражения в Яд-Мордехае. После этого не могло быть никакой речи о плате. Все беженцы вдоволь наелись хлебом, а Гиора Бибер сунул обратно в карман подарок своего тестя. В кибуце все еще вспоминают этот случай. Если кто-нибудь жалуется, что он не может позволить себе купить какую-нибудь вещицу из получаемых карманных денег, его обязательно подкопят:

"Что, разве у тебя нет золотых часов?"

В семь часов они прибыли в Тель-Авив. Их встречал Нафтали, казначей кибуца, уехавший вместе с детьми. Он распределил их туда, где находились их дети. Прежде, чем уехать к детям, большинство из них отправилось в коммунальный магазин, принадлежащий движению "Гашомер Гацаир", чтобы обменять одежду. Группа молодежи, обучавшаяся в Яд-Мордехае, должна была получить чистую одежду из другого источника - из Алии Молодежи, организовавшей их эмиграцию. За материальные нужды этой группы была ответственна Рая. Несмотря на страшную усталость после пяти дней, проведенных в качестве связной штаба, она все же отправилась на склад одежды и сделала заказ. "Вам выдали одежду всего шесть месяцев тому назад, - резко сказала заведующая складом. - И вы уже опять здесь! Вы что, не знаете, сколько тысяч детей мы должны обеспечить?"

Чтобы вызвать сочувствие и получить помощь. Рае надо было только сказать: "Это для тех, кто остался в живых после сражения в Яд-Мордехае". Но она не могла заставить себя выговорить это. Она чувствовала, что тут же разрыдается, если скажет хоть одно слово. Разбитая, она повернулась и ушла. Она вышла на улицу и уселась на скамейку, чтобы взять себя в руки и решить, что делать дальше. Она очнулась, почувствовав, что кто-то грубо трясет ее за плечо. Над ней стояла хорошо одетая женщина. "Ты в городе, - сказала она. - Разве не можешь надеть платье? В таком виде не появляются на улице - ты же не на ферме". На Рае были все те же запятнанные брюки и грязная белая блузка, которую она не снимала все дни сражения. Она посмотрела на себя и только сейчас поняла, какой грязной и неопрятной она была.

"Да, да, я постараюсь, - смутившись, ответила она, - Видите ли, у меня не было времени ..."

"Не надо много времени, чтобы, по крайней мере, помыть лицо", - недобро сказала надоедливая женщина и ушла.

После этой второй неудачи Рая чувствовала, что не в состоянии еще раз встретиться с женщиной из склада. Она села в автобус и вернулась в штаб "Гашомер Гацаир". На следующий день представитель этой организации получил необходимую одежду.

Когда Габриель Рамати ждал своей очереди в коммунальном "магазине", к нему подошел Нафтали.

"Чего ты здесь околачиваешься? - воскликнул Нафтали. - Разве тебе еще никто не сказал, что у тебя родился сын? Иди побрейся и умойся. Купи цветы и беги к своей жене".

Габриель ничего этого не сделал и помчался в больницу. Как был, в запятнанной кровью рубашке, так он и зашел в палату к Мати. Она залилась слезами.

"Чего же ты теперь плачешь?"- увещевала ее няня.

"Она плачет все время, с тех самых пор, как родила ребенка, и не говорит нам, почему", - сказала няня Габриелю.

"Я была уверена, что ты погиб, - всхлипывала Мати. - Моя сестра слышала по радио, что в Яд-Мордехае погибло шестнадцать человек, и потом она сказала мне: "Будь мужественной, иди и рожай ребенка". Я думала, она знает, что ты погиб, но не хочет мне сказать".

"Я здесь, я жив, хотя и сам не знаю, почему, - сказал ей Габриель. - Хочу видеть своего сына".

Маленькие дети никак не могли понять, почему их родители плачут, когда они опять все вместе. Не могли они также понять, почему некоторые отцы вообще не вернулись. В кибуце было двенадцать вдов; двадцать два ребенка стали сиротами. Весь кибуц был занят проблемой, как сообщить об этом детям. Они пригласили психолога из "Гашомер Гацаир", и он посоветовал подготовить детей к этому постепенно. Поэтому матери сказали сиротам, что их отцы ранены и лежат в госпитале. Они намеревались сказать им позже, что раненым стало хуже и, возможно, они не выживут. Между тем, отсутствующие отцы стали героями сражения в глазах своих детей. Но слишком много людей знали правду, и вскоре она всплыла наружу. Шестилетний сын Моше Калмана однажды подошел к матери и сказал тихим будничным голосом: "Сегодня мы с Якобом и Адой сидели и плакали, потому что наши отцы умерли".

Дети реагировали на свою потерю по-разному. Целых полгода один мальчик без конца имитировал умирающего человека. Его голова падала на грудь или опрокидывалась назад, как будто бы его тело было поражено пулей. Он это делал в классе, в столовой, всюду - очевидно, пытаясь бессознательно понять, как это произошло с его отцом.

Возникли проблемы с поведением некоторых детей. Несколько матерей заметили, что старшие дети требуют, чтобы им оказывали большее внимание, чем младшим, в чем они раньше не нуждались. Один пятилетний ребенок, который стал особенно агрессивным по отношению к своей младшей сестренке, был "вызван" для беседы с матерью. (В Яд-Мордехае не признавали более строгих мер воспитания детей). "Знаешь, если ты и дальше будешь таким надоедливым, нас могут выслать из кибуца".

"Нет, нет, они не могут этого сделать! - воскликнул ребенок. - Моего отца убили в кибуце, поэтому мы к нему принадлежим. Если нам велят уйти, мы будем спать под забором, пока нас не пустят обратно".

После сражения дети никогда больше не играли в войну. Оружие потеряло свое очарование. Вместо этого они теперь были заняты убежищами. Месяцами они строили убежища в песке, где они прятали свои куклы и любимые игрушки. Но они все еще рисовали картинки о войне, на которых большей частью были изображены пикирующие самолеты.