Белый орел, Красная звезда (ЛП)

Рис. 11. Галицийский фронт, август 1920 г.

Таким образом, несмотря на отметки на карте и самоуверенные утверждения советского Главного командования, прогноз на успех наступления на Польшу все еще качался на весах.

Глава пятая. Варшавская битва

Сохранившиеся впечатления о Варшаве накануне ее штурма Красной Армией представляют странную смесь лихорадочной активности и необъяснимого безразличия. Дневник лорда Д’Абернона отражает апатию:

26 июля. Я продолжаю удивляться отсутствию паники и каких-либо признаков тревоги. Если бы была организована методичная система обороны, публичное спокойствие можно было бы еще понять, однако же, лучшие войска отосланы ко Львову, оставив Варшаву незащищенной.

27 июля. Премьер-министр, крестьянин-собственник, отправился сегодня убирать свой урожай. Никому это не кажется необычным.

2 августа. Безмятежность здешнего населения невероятна. Можно подумать, что страна вовсе не в опасности, а большевики находятся в тысяче миль отсюда.

3 августа. Совершил поездку по дороге на Острув… Я ожидал увидеть ее забитой войсками и повозками с амуницией, а также беженцами. В действительности же там не такое уж большое движение. Любопытно, что большинство виденных мною людей, занятых натягиванием колючей проволоки, были евреями. Это было для меня неожиданностью, поскольку евреев здесь относят к элементам, симпатизирующим большевикам. Местное население было свидетелем стольких нашествий, что попросту перестало обращать на это внимание.

7 августа. Сегодня пополудни я посетил подготавливаемый новый фронт в направлении Миньска-Мазовецкого. Варшава окружена тройным кольцом колючей проволоки в радиусе 20 километров, выкопано немалое количество окопов… Кажется, однако, что система не очень хорошо спланирована.

13 августа. До странности мало тревожности. Высшие классы уже покинули город, во многих случаях оставив свои картины и другие ценности под опекой музейных властей. Варшава была столь часто оккупирована чужими армиями, что нынешнее событие не вызывает волнения или тревоги, которое мог бы испытывать менее опытный город.^[218]

Фото 27. Еврейские добровольцы строят укрепления под Варшавой.

По другую сторону фронта, Феликс Дзержинский, допрашивавший пленных и беженцев в Вышкуве, отмечал большую активность. Он телеграфировал Ленину:

“Крестьяне относятся безучастно к войне и уклоняются от мобилизации, рабочая масса Варшавы ждет прихода Красной Армии, но сама активно не выступит из-за отсутствия руководителей и из-за господствующего террора. … ППС развивает бешеную агитацию за защиту Варшавы… Делаются облавы и мужчин и женщин тысячами отправляют на рытье окопов. Устраивают проволочные заграждения. Пускают в ход слухи об устройстве баррикад на улицах. Для поддержания воинственного настроения поляками выпущен целый ряд воззваний, в которых отмечается, что Красная Армия утомлена и ослаблена и что стоит ей нанести только один мощный удар, и вся она откатится назад очень далеко. Для этого удара мобилизуется все. Организованы женские ударные отряды. Добровольческие отряды, составленные по преимуществу из буржуазных сынков и интеллигенции, дерутся отчаянно...

В общем, несмотря на воинственные клики, в господствующих сферах угнетенное настроение. Статьи в газетах об отношении Антанты полны горькой иронии и упреков. Все польские кардиналы, архиепископы и епископы обратились с воззванием к католическому епископату всего мира за помощью, характеризуя нас как антихристов”.^[219]

Фото 28. Польский женский пулеметный расчет. Львов, 1919-20

Ни Д'Абернон, ни Дзержинский, конечно, не могли видеть всей картины. Ни один из них не имел возможности оценить точную картину сделанных приготовлений и предосторожностей.

13 августа дипломатический корпус отбыл из Варшавы в Познань. Дипломаты были извещены, что министерство иностранных дел более не может гарантировать их безопасность в столице. Остались лишь итальянцы, получившие приказ оставаться с польским правительством, межсоюзническая миссия, обеспеченная автомобилями и комплектами запасных шин на случай скорой эвакуации, и монсеньор Акилле Ратти, папский легат, титулярный архиепископ Лепанто и дуайен дипкорпуса, посчитавший своим долгом лично бросить вызов ордам Антихриста.

Польское правительство также хотело эвакуироваться в Познань, хотя бы на время. Но возникла проблема. Познань была оплотом национал-демократов, куда отправился Роман Дмовский после его вынужденной отставки из Совета Обороны Государства. Дмовский, находясь в Познани, продолжал усугублять трудности. Он организовал ряд собраний, на которых осуждалось правление Пилсудского, предрекалось падение Варшавы, и выдвигались лозунги об образовании сепаратистского режима на Познаньщине. Он пытался превратить Познань в базу для будущего захвата власти во всей Польше. Расчет его был достаточно хитер. В Познани находилось довольно автономное “Министерство по делам бывшей Прусской Части” и армия Западного (Германского) фронта под командованием старого вояки и заклятого врага Пилсудского, генерала Довбор-Мусницкого, что могло дать основу для создания будущей сепаратистской администрации. Он пользовался доверием у Антанты, на вмешательство которой он рассчитывал, если Красная Армия возьмет Варшаву. 13 августа движение Дмовского зашло так далеко, что премьер Витос вынужден был отправиться в Познань. Витос лично встретился с недружелюбно настроенной толпой. Он произнес простую речь о национальном единстве и необходимости держаться вместе. Он предупредил о том, что немцы первыми воспользуются слабостью Польши, и что создание сепаратистской Познанской провинции является наилучшим способом приглашения немцев вернуться. Его слова имели смысл. Но он был пойти на множество уступок. Он согласился на создание Военного секретариата при Познанском Министерстве и на формирование Западной Резервной армии, под командованием генерала Рашевского. В глазах познанцев, Пилсудскому и Витосу был дан испытательный срок. Если Варшава уцелеет, Познань останется лояльной; если же Варшава падет, Познань пойдет своим путем, а лидеры коалиции приедут как беженцы в провинцию, которой будет править “Правительство Национального Спасения” Дмовского.

В момент, когда политическое единство Польши начинало разваливаться, ее военная готовность достигла пика, главным образом благодаря разумному планированию и титаническим усилиям тогдашнего заместителя военного министра генерала Казимежа Соснковского. Соснковский принял контроль над ситуацией уже 2 июля. Выступая на собрании глав департаментов министерства и Генерального штаба, он подчеркнул изменение характера войны с Советами. Это уже “не партизанская война в крупном масштабе, - сказал он, - а регулярные военные действия массированных сил, где мы встречаем всю огневую мощь и механизированные средства минувшей мировой войны. Война стала национальной, перед нами уже не просто отряды большевистской гвардии, а концентрированные силы всей России”.^[220] Он назвал рассказы о непобедимости Будённого “миражами и призраками”, которые испарятся, как только будет собран соразмерный польский кавалерийский корпус. Решающим периодом должны будут стать следующие два месяца, решающим фактором станет моральный дух. Речь Соснковского, произнесенная перед советским наступлением, была столь же прозорливой, сколь и мобилизующей. Она содержала в себе все те меры, касающиеся вооружения, транспорта, рекрутского набора, добровольцев, дисциплины и командования, которые в последующие шесть недель возродили польскую армию.