Спор о варягах

К сообщению летописи о призвании варягов Байер и его последователи подобрали ряд других фактов, увязывающихся с этим сообщением в единую систему (Вауег 1735; 1741; 1770).

Так родилась «норманнская теория». Ее сторонников стали называть «норманистами».

Суть этой теории заключалась в отрицании за русским народом творческих сил вообще, в отрицании его способности к самостоятельному развитию. Конкретным воплощением этого убеждения явился тезис о том, что Древнерусское государство и его культура созданы не самими восточными славянами, а норманнами.

Впоследствии поэт А. К. Толстой в одном из своих сатирических стихотворений (Толстой 1959) следующим образом пародировал представления немецких профессоров о первых страницах русской истории:

Послушайте, ребята,

Что вам расскажет дед. Земля наша богата, Порядка в ней лишь нет.

А эту правду, детки,

За тысячу уж лет Смекнули наши предки: Порядка-де, вишь, нет.

И стали все под стягом,

И молвят: «Как нам быть? Давай пошлем к варягам: Пускай придут княжить. Ведь немцы тороваты,

Им ведом мрак и свет, Земля у нас богата, Порядка в ней лишь нет». Посланцы скорым шагом Отправились туда И говорят варягам: «Придите, господа!

Мы вам отсыплем злата,

Что киевских конфет,

Земля у нас богата,

Порядка в ней лишь нет». Варягам стало жутко,

Но думают: «Что ж тут? Попытка ведь не шутка — Пойдем, коли зовут!»

И вот пришли три брата, Варяги средних лет,

Глядят — земля богата, Порядка ж вовсе нет.

«Ну, — думают, — команда! Здесь ногу сломит черт,

Е$ 1‘$1:]а е1*пе 5сИапс1е №г тй$$еп ллес!ег Гог!».¹ Но братец старший Рюрик «Постой, —■ сказал другим, —

Рог^деЬ'п 1$1: ипдеЬйгИсН, Л’е11екЫ: 1$1'$ тсЫ: $о зсНИтт.² Хоть вшивая команда,

Почти одна лишь шваль,

Л/тг Ьппдеп'з $сИоп ги 51апс)е, УегзисНеп тг ектаЬ.³ И стал княжить он сильно, Княжил семнадцать лет,

Земля была обильна,

Порядка ж нет как нет!

За ним княжил князь Игорь, А правил им Олег,

Ра$ маг е1п дго$$ег Кпедег⁴ и умный человек.

Потом княжила Ольга,

А после Святослав,

5о дтпд сНе РетНепМде⁵ Языческих держав.

Варяги здесь оказываются уже не древними северными германцами, а типичными полуобрусевшими немцами, каких и во времена А. К. Толстого было немало при русском императорском дворе и в государственном аппарате. Но вернемся к истории первых шагов «норманизма».

Летом 1749 г. профессор Герард-Фридрих Миллер, ректор Академического университета в Петербурге (первый ректор первого русского университета) представил в Академию Наук свою диссертацию «О происхождении народа и имени российского» (Миллер 1749), в которой славяне трактуются как пассивный объект чуждых завоеваний, порабощений и «изгнаний». Главным же двигателем, который вывел славян на широкую историческую дорогу, изображаются, в полном соответствии с Байером, скандинавы. Выше всех других источников Миллер ставил старинные скандинавские песни и сказания, несмотря на то что в них за много веков правда сильно перемешалась с вымыслом.

Август-Людвиг Шлёцер придал «норманнской теории» звучание, в котором можно было найти обертоны, оскорбительные для русского народа.

«Русская история, — писал он, — начинается от пришествия Рюрика и основания русского царства... Перед сею эпохою все покрыто мраком, как в России, так и в смежных с нею местах. Конечно, люди здесь были бог знает с которых пор и откуда сюда зашли, но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, не имевшие никакого сношения с другими народами, почему и не могли быть замечены ни одним просвещенным европейцем» (Шлёцер 1809:419).

Шлёцер с упоением воспевал историческую роль германцев-норманнов:

«Дикие, грубые рассеянные славяне начали делаться людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбою рассеять в северо-западном и северо-восточном мире семена просвещения. Кто знает, сколь долго пробыли бы русские славяне в блаженной для получеловека бесчувственности, если бы не были возбуждены от этой бесчувственности нападением норманнов» (Шлёцер 1809:178).

Разумеется, эти взгляды не могли найти сочувствия у тех русских ученых, которые гордились замечательными историческими достижениями своего народа, высоко ценили его национальную культуру и общечеловеческое достоинство, видели в нем неисчерпаемые силы и творческую одаренность, проявления которой не заметить могли только злопыхатели. Превознесение до небес исторической роли в России доевних германцев-шведов особенно оскорбительно звучало для поколения, в памяти которого еще свежи были волнения побед над Карлом XII и на глазах которого Фридрих II бежал от русского штыка.

Михайло Васильевич Ломоносов первым поднял свой голос против нор-манистских построений (Мавродин 1946: 5; Тихомиров 1948; 1955: 191-192). Человек компанейский, но вспыльчивый и грубый, он то дружил с Миллером, то враждовал с ним. Теперь он не стеснялся в выражениях. Диссертацию, сочиненную профессором Миллером, «Происхождение имени и народа российского» он расценил как пасквиль на историю русского народа («Замечания на диссертацию Г.-Ф. Миллера...»). Ломоносов находил оскорбительным для чести русского народа и государства это сочинение, в котором «на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают...» (Ломоносов 1952: 21). Все это Ломоносов счел продуктом разыгравшегося воображения ученого немца. «Сие так чудно, — возмущался он, — что если бы г. Миллер умел изобразить живым штилем, то он бы Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен» (Ломоносов 1952: 22).

0 Шлёцере Ломоносов отзывался еще более резко. Приведя заявления Шлёцера, Михайло Васильевич резюмировал кратко и сочно: «...из сего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина» (Ломоносов 1956: 427).

Страстный патриот и универсальный ученый, Ломоносов не мог потерпеть такого унижения национальной гордости россиян и злоупотребления фактами из русской истории. Отложив на время колбы и реторты, линзы и камни, он, самоуверенный и азартный, сам принялся листать ветхие страницы исторических сочинений, рыться в пыльных связках полуистлевших грамот, размышлять над отрывочными и запутанными сообщениями летописцев.

Первая же проверка показала ему, что выводы Байера и Миллера (Шлёцер появился позже) построены на «зыблющихся основаниях».

В летописи нашлись также сообщения о том, что «словеньский язык и ру-скый одно есть». По летописи, славяне задолго до призвания варягов появляются на Дунае, а византийские писатели говорят о нападениях на границы Римской империи и победах племен, населявших нашу страну задолго до Рюрика. Среди этих племен есть и роксоланы — это название очень созвучно слову «россияне». Значит, были славные победы и до варягов. Наконец, самих варягов, — утверждал Ломоносов, — надо признать не скандинавами, а такими же славянами, как и те, кто их призвал, иначе от них осталось бы, как от татар, много слов в современном русском языке, а этого нет. В старинном русском сочинении «Синопсис» прямо сказано: «Варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селения своя имуще, языка славенска бяху и зело мужественны и храбры».

Ломоносов подвергает резкой критике саму технику, приемы исследований Байера и Миллера.

«Последуя своей фантазии, Байер имена великих князей российских перевертывал весьма смешным и непозволительным образом для того, чтобы из них сделать имена скандинавские; так что из Владимира вышел Валдмар, Валтмар и Валмар, из Ольги — Аллогия, из Всеволода — Визавал-дур и проч... Ежели сии Бейеровы перевертки признать можно за доказательства, то и сие подобным образом заключить можно, что имя Байер происходит от российского Бурлак. Я не спорю, что некоторые имена первых владетелей российских и их знатных людей были скандинавские, однако из того отнюдь не следует, чтобы они были скандинавцы. Почти все россияне имеют ныне имена греческие и еврейские, однако следует ли из того, чтобы они были греки или евреи...» (Ломоносов 1952: 31).