Спор о варягах

Ну а как быть со старыми загадками? Были призваны норманны или не были, дали они что-либо славянам или не дали, от них ли название «русские» или не от них и так далее? Казалось, эти вопросы должны были бы утратить свою остроту вследствие совершенно нового подхода ко всей проблеме.

Должны были бы... Но не утратили. Сказался субъективный фактор.

Во-первых, отрицательное отношение к норманизму вообще, к его основным идеям распространилось и на все отдельные положения норманистов. Одновременно у советских историков, занимающихся этим вопросом, появилось ощущение своего рода солидарности с антинорманистами прошлого, резко повысился интерес к их построениям, в отношении к ним притупилось критическое чутье.

А во-вторых, эти старые вопросы настойчиво выдвигала другая когорта норманистов. В отличие от Покровского и его учеников, эта группа норманистов состоит из историков, не признающих марксизма. Естественно, что они упорно сворачивали спор в старое русло, а советские историки частенько в пылу полемики шли на это. Этих норманистов наши историки прозвали «неонорманистами» (т. е. новыми норманистами), а те, в свою очередь, окрестили наших историков «неоантинорманистами». «Неонорманизм», конечно, на самом деле, никакой не нео-: норманисты-то новые, да методы старые. Но надо надо признать, что и наши историки звание неоантинорманистов еще не вполне заслужили, так как не всегда оказывались в споре на должной высоте.

Кто же эти «неонорманисты»? По национальной принадлежности это большей частью скандинавские ученые, а также английские и американские историки восточноевропейского происхождения.

Русские революции и невиданно быстрое развитие Советского Союза вызвали за рубежом острый интерес к проблемам русской истории и особенно к проблеме взаимоотношений России и Запада. Привлекла внимание исследователей и варяжская проблема. Группа скандинавских исследователей подняла на щит «норманнскую теорию», так как воспоминания о великой цивилизационной роли варягов щекотали национальное самолюбие скандинавских буржуа, оттесненных в новое время на второй план и оказавшихся вне круга великих держав. Приятно было думать, что по крайней мере одна из этих держав всем своим развитием обязана скандинавам.

Провозвестником этой группы исследователей был знаменитый датский языковед профессор Вильгельм Томсен, выступивший в Оксфордском университете в 1876 г. с тремя лекциями о начале Русского государства (ТНотзеп 1876; Томсен 1891). Кстати, любопытно, что именно упрек в националистической профанации науки В. Томсен бросил своим противникам, заявив, что антинорманисты руководствуются в своих исследованиях не требованиями науки, а исключительно патриотизмом. Может быть, это и прозвучало бы красиво, если бы исходило от испанца, японца или папуаса, но никак не от скандинава — потомка норманнов.

Эти лекции Томсена приобретали все более широкую популярность. Выйдя из печати в Англии, они в 1879 г. были переведены на немецкий, в 1882 г. — на шведский, в 1891 и в 1919 гг. издавались в русском переводе (Томсен 1891; 1919). Томсен не ввел принципиально новых аргументов, но собрал все данные в пользу норманнской концепции и представил их в строгом и тщательно разработанном виде, по последнему слову науки. Особенно тщательно были разработаны, конечно, филологические аргументы, поскольку автор филолог. После этой книжки стало невозможно отрицать, что варяги русских летописей — это скандинавы, норманны. Небольшая книжечка Томсена стала новой «Библией норманизма», так сказать, ее евангелием. С Куником и Томсеном, да, пожалуй, и с Гедеоновым, центр тяжести дискуссии о варягах передвинулся из истории в филологию.

Через полвека изыскания Томсена по этому вопросу продолжил и расширил шведский археолог Туре Арне, выпустивший книги «Швеция и Восток» (1914), «Великая Швеция» (1917) и др. (Ате 1914; 1917), а следом за ним — ряд более молодых скандинавских ученых. [«Великой Швецией» Арне называл захваченные викингами территории в Восточной Европе (на манер «Великой Греции» в Италии в античное время).] До революции Арне и сам копал в России, а после революции следил за развитием взглядов советских ученых (Ате 1930). Между прочим, на первых порах (пока господствовал марксистский норманизм Покровского) некоторые историки охотно принимали идею о норманнских форпостах на восточнославянской территории: так, С. Ф. Платонов реконструировал варяжский центр на южном берегу Ильменя, давший имя Старой Русе (Платонов 1920).

4. Археологический этап

В 1947 г. Арне выступил с интервью в шведской газете «Дагенс Нюхетер». Это был ответ на доклад В. В. Мавродина в Хельсинки. Содержание интервью видно из его названия: «Теория о том, что в России было государство еще до викингов, не имеет доказательств». Любые старания доказать наличие у восточных славян государства до 862 г., до появления Рюрика, Арне считает фантазией, обнаруживающей попытки Советов «национализировать» историю (Ате 1947).

В том же году шведский генеральный консул в Нью-Йорке Леннарт Ни-ландер выступил со статьей «Россия и Швеция сегодня» (Му1апс1ег 1947), в которой идиллическая картина истории шведско-русских связей рисуется в таких выражениях: «...По крайней мере за тысячу лет до Колумба шведские гребцы из района Стокгольма... и с острова Готланд... совершали торговые и грабительские рейсы в Россию, которая была в то время, так сказать, широко открытой, а также и через нее». Далее Ниландер живописует, как шведские «гребцы» во главе с Рюриком организовали «на Руси нечто вроде колонии или доминиона», а затем «ядром современной России» стал «район вокруг "шведских факторий"».

Советские историки расценили это как уже открытый вызов. С ответом в «Новом времени» выступил академик Б. А. Греков (1947). Арне отозвался новой статьей (Ате 1953)... Через сто лет после диспута Костомарова с Погодиным спор снова был перенесен из академических кабинетов и толстых книг на широкую арену массовых публичных изданий. Теперь за аргументами ученых следили уже миллионы людей. Словно нарочно через каждые сто лет спор по варяжскому вопросу разгорался с новой силой, с каждым разом перед все более обширной аудиторией, на более высоком уровне научных знаний и с новым запасом аргументов.

Выступление Арне свидетельствовало о начале нового этапа спора — теперь центр дискуссии передвинулся в археологию. Археологами были и Миллер, и Забелин, но тогда они работали не с археологическими, а с филологическими аргументами. Арне взялся за артефакты, за археологические остатки норманнской культуры в России, за материалы из раскопок российских археологов. Причиной этого сдвига полужили два обстоятельства. С одной стороны, теперь того факта, что варяги — это норманны, скандинавские германцы, не отрицал практически никто из серьезных исследователей. С другой стороны, советские ученые встали на ту точку зрения, что государство и культура образуются в результате социально-экономического развития, а внешний фактор (в данном случае татары или варяги) не может быть определяющим.

Арне (в указанных книгах и в новых работах), а затем его ученик Хольгер Арбман (этот — в книге «Шведы в восточных походах») представили солидно обоснованные сводки скандинавских древностей, которые они усмотрели в российских археологических материалах: погребения по норманнскому обряду (сожжения в ладье, камерные могилы и т. п.) в обширном мо^гильнике в Гнездове под Смоленском, а также в Шестовицах под Черниговом и др., культовые норманнские украшения (подвески в виде молоточков Тора), рунические надписи, европейские мечи, которых до пришествия варягов на славянской территории не было. Арне трактовал это все как свидетельства завоевания скандинавскими викингами восточнославянских земель, подобного таким же норманнским завоеваниям в Англии и других местах Европы (Ате 1931; 1939; 1952; 1953; АгЬтап 1955; 1960 [1962]).

Типично скандинавские фибулы (плечевые застежки женской одежды) говорили о том, что норманны прибыли со своими знатными женщинами. Это и другие данные позволили ряду исследователей выдвинуть идею об основании норманнами факторий на славянской и финноязычной территории и о земледельческой колонизации скандинавами славянских земель. Рихард Эк-блом и Макс Фасмер подкрепляли это выявлением скандинавской топонимики на восточнославянской территории (Тиандер 1915; ЕкЫот 1915; Вгаип 1924; Уазтег 1931; СНасМск 1946; Сгозз 1946).