Белый орел, Красная звезда (ЛП)

Политические задачи миссии не ограничивались ее формальными и не вполне внятными директивами, вроде “отправиться в Польшу… чтобы помочь в ряде шагов, которые необходимо предпринять в случае проблем, возникающих во время переговоров, направленных на достижение перемирия между Польшей и Советской Россией”^[188]. Частные письма Хэнки к Ллойд Джорджу показывают, что они стремились заменить польское правительство людьми, более сговорчивыми по отношению к союзникам. 21 июля, ожидая в Париже пакующих чемоданы Жюссерана и Вейгана, Д’Абернон и Хэнки обедали с Падеревским и спрашивали его мнения. Падеревский назвал Дмовского, лидера национал-демократов, в качестве более предпочтительной, по сравнению с Грабским, кандидатуры на пост премьера-министра, и набросал список офицеров, которые могли бы заменить Пилсудского на должности главнокомандующего. Он назвал Совет Обороны Государства “инструментом замаскированной диктатуры”. Однако задачи эти были далеки от жизни. Приехав в Варшаву спустя четыре дня, члены миссии обнаружили, что позиции Пилсудского прочны как никогда, а образование коалиционного правительства Витоса положило конец амбициям Дмовского. Британский посол сэр Хорас Румбольд предупредил их, что любая попытка устранить Пилсудского вызовет революцию. У них не оставалось иного выбора, кроме как оставить польскую политику в покое. Вследствие этого их намерения ограничились наблюдением за польскими предложениями о перемирии и обеспечением Вейгану руководящей позиции в польской армии.^[189]

Поездка миссии в Варшаву не обошлась без происшествий. И Д’Абернон и Вейган рассказывали, как члены миссии, собираясь в купе их специального поезда, выполняли “домашнее задание” на тему Польши, разбираясь с трудными польскими фамилиями и изучая основные события ее современной истории. Вейган утверждает, что он просвещал остальных, следовательно, на нем лежит частичная ответственность за их невежество. В Праге, где поезд сделал остановку, они позвонили президенту Масарику и пригласили его на чай. Масарик был далек от оптимизма. Он сказал, что если союзные силы вмешаются в конфликт, то они примут участие в гибели Польши. Большевизм нельзя одолеть штыками. Во всяком случае, записал Хэнки, “нет никаких оснований вмешиваться в эту драку”.^[190]

Роли сэра Мориса Хэнки в польском кризисе всегда уделялось слишком мало внимания. По сути же, он был единственным участником союзнической миссии, оставившим ощутимый вклад, хотя и гротескного характера. Его частные письма Ллойд Джорджу и его “Личный рапорт о ситуации в Польше”^[191] содержали единственные подробные сведения из первых рук, поступившие к лидерам Антанты к моменту окончательного принятия решения. Хэнки был специалистом по офисной рутине, в сфере же восточно-европейской политики он был полным невежей. Компетентность и действенность были для него главными критериями, а черты эти в Варшаве он замечал слишком редко. Его версия политической ситуации в Польше была довольно искаженной; “факты” постоянно искажались. Он полагал, к примеру, что Пилсудский был президентом, лидером социалистической партии, другом Ленина, австрийским поляком, бывшим австрийским заключенным… Он был уверен, что Пилсудский готовит пробольшевистский переворот, чтобы сохранить свою власть. Пробыв в Польше только шесть дней, 31 июля он отбыл на родину, совершенно раздраженный. В поезде он составил свой рапорт. В нем он описал лидеров польской политической сцены в наихудшем свете. Пилсудский был описан как “мертвенно бледный, с признаками глубокой депрессии и прической на германский манер, … ограниченный, хитрый и тщеславный президент…, возомнивший себя Наполеоном”, Витос это “показушный крестьянин”, Дашиньский - “прогермански настроенный, с бегающими голубыми глазами”, Росвадосски (начальник штаба Розвадовский) - “просто несносен”. В заключение следовало:

“Если Советская Россия продолжит наступление, наши попытки спасти Польшу, вероятно, потерпят провал. Мы должны сделать все для того, чтобы обеспечить для Польши приемлемые условия, и признать, что ее постигла судьба, которую она сама выбрала, несмотря на наши предостережения. Необходимо наладить отношения с Германией, и через Германию с Россией, избегать военных обязательств в Европе и сконцентрироваться на заморской торговле”.^[192]

Эти крайне дилетантские комментарии заслуживают столь пространного цитирования лишь как иллюстрация пропасти между государственными деятелями союзных держав и страной, которой, как некоторым из них казалось, они помогали. Воздействие их на Ллойд Джорджа нетрудно представить. Они подтвердили его уверенность в том, что прямое вмешательство в Польше приведет к катастрофическим и непредсказуемым последствиям.

Беспомощность дипломатии союзников отражалась в их тщетных попытках организовать польско-советское перемирие. В ноте Чичерина от 17 июля предлагались прямые переговоры с поляками; в ноте от 24 июля предлагалось проведение конференции, из которой поляки были исключены. 6 августа он сообщил, что окончательные советские условия мира скоро будут представлены; 9 августа он представил их предварительную версию; 17 августа эти условия с серьезными изменениями были представлены полякам.^[193] На каждом из этих этапов, за исключением последнего, он получал одобрение со стороны Ллойд Джорджа, однако тому все труднее было сдерживать французов. 27 июля на встрече с Мильераном в Булони он был вынужден согласиться на участие поляков в любых переговорах союзников с Советами; 8 августа на встрече в Лиме (Lympne) он был поставлен перед необходимостью точного определения характера многократно обещанной помощи со стороны союзников. Хотя и обставив ее многочисленными условиями, он определил ее в материальное обеспечение двадцати двух дивизий.^[194] 14 августа он полностью потерял контроль. В этот день французские сторонники интервенции восстали против его политики, склонив свое правительство к признанию Врангеля и к расколу с британцами, длившемуся почти два месяца. Контроль Ллойд Джорджа над поляками закончился еще раньше. 23 июля он убеждал князя Сапегу принять советские условия, согласно “настоятельному совету правительства Его Величества”.^[195] 10 августа, когда он рекомендовал полякам принять предварительные советские условия, переданные Львом Каменевым в Лондон, он встретил прямой отказ. Сапега заявил британскому послу в ходе весьма неприятной беседы, что “Польша будет готова сражаться в одиночку, но не примет таких унизительных условий”.^[196] Таким образом, усилия Ллойд Джорджа потерпели крах. Дипломатический контрданс закончился. Он длился так долго лишь потому, что два основных его участника желали прежде всего выиграть время, Чичерин, чтобы дать наступлению Красной Армии развиваться своим ходом, Ллойд Джордж, чтобы избежать рокового решения о вмешательстве.

В такой атмосфере общего замешательства попытки по прекращению конфликта, предпринимаемые польскими и советскими переговорщиками, не имели шансов на успех. Трудно представить, что поляки согласились бы на перемирие в центральной Польше, пока они все еще надеялись на возможность нанести ответный удар. Столь же трудно вообразить, что Советы отказались бы от дальнейшего наступления, когда они все еще думали о победе. Обе стороны участвовали в мирных переговорах лишь с целью произвести впечатление на Антанту. Действуя по указаниям Ллойд Джорджа, они надеялись на quid pro quo: поляки на помощь союзников, Советы на их пассивность. Каждая сторона отвергала предложения другой, и при отсутствии военного решения достигнуть какого либо результата было невозможно. Это была печальная история игры в проволόчку. 1 августа польская делегация, назначенная Главным Командованием, возглавляемая генералом Листовским и доктором Врублевским, пересекла линию фронта и встретилась с советской делегацией в Барановичах. Поляки были уполномочены обсуждать условия прекращения огня; Советы же настаивали на обсуждении мирного договора. Уже через два дня польская делегация вернулась в Варшаву, чтобы получить дополнительные полномочия и новые указания. Советы требовали, чтобы Пилсудский лично одобрил дальнейшие переговоры, что было быстро выполнено. Но когда польское правительство попыталось передать свое согласие на дальнейшие переговоры, советская правительственная радиостанция не смогла или не захотела принять сообщение. Новые польская и советская делегации, руководимые соответственно Яном Домбским и К. Данишевским встретились только 17 августа. Поскольку это был день, когда решалась судьба Варшавы, ничего удивительного в том, что советские хозяева в Минске в ожидании исхода битвы закрыли своих гостей в их резиденции.^[197]