Москва еврейская

Начальство (генерал-губернатор Долгоруков и обер-полицмейстер Арапов) к евреям относилось снисходительно и справедливо — и московским евреям жилось сравнительно недурно. Правда, после выстрела Каракозова и взрыва на Курском вокзале при возвращении царя с войны политика Александра II ^[45] довольно заметно качнулась назад, но в Москве евреи этого пока не чувствовали. В 1880 г. по случаю исполнившегося 20-летия царствования Александра II Еврейским обществом открыто было ремесленное училище с довольно обширным общеобразовательным курсом и разными ремесленными отделениями. С высочайшего разрешения этому училищу было присвоено имя «Александровское», и Московское еврейское общество удостоилось высочайшей благодарности. Как и «Талмуд-Тора», узаконение этого училища было основано на следующем сообщении канцелярии генерал-губернатором: «Управление Московского генерал-губернатора, Отделение 1-е, Стол 2, Правления Московского Еврейского Общества, 4 сентября 1880 г. № 48 481. Государь император, по верноподданнейшему докладу о предложении Московского Еврейского Общества ознаменовать день 25-летия царствования Его Императорского Величества учреждением в Москве ремесленного училища с ходатайством наименовать это училище „Александровским“, Высочайше соизволил изъявить на то согласие, повелев при этом благодарить Еврейское Московское Общество за его верноподданнические чувства. О таковой высочайшей воле считали нужным уведомить Правление Московского Еврейского Общества для объявления по принадлежности. За Московского генерал-губернатора, московский губернатор Перфильев ^[46]». Таким образом, этот период десятилетия царствования Александра II был временем быстрого развития и роста общины, имевшей уже приличный молитвенный дом, кое-какие просветительные учреждения и выдающийся раввинат в лице таких известных лиц, как 3. Минор и X. Берлин. Положение евреев в Москве было сравнительно хорошее. Население увеличивалось быстро, и экономическое его благосостояние росло прогрессивно. Сколько людей, приехавших из «черты», без всяких, можно сказать, средств, вскоре богатели, делались владельцами больших торговых фирм, фабрик и заводов. Не подлежит сомнению, что еврейское население сыграло очень значительную роль в развитии московской торговли и промышленности, особенно в области ремесленных производств. Некоторые области производства впервые только были заведены евреями. Так, например, торговля и производство готового платья, готового белья, которые до евреев совершенно были неизвестны в Москве, выросли и развились благодаря еврейской инициативе. В смысле правовом жизнь евреев в это время в Москве тоже была, не в пример другим городам России, сравнительно сносной. Московский генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков был русский барин и аристократ с ног до головы. Благодаря своей родовитости (вел он свой род от Рюриковичей) он пользовался большим влиянием в придворных сферах и особенными симпатиями императора Александра II. Мягкий, воспитанный, он заключал в себе кое-что от Фамусова, немного и от либеральных идей преобразовательной эпохи. Без особенно твердых политических убеждений и определенного мировоззрения, он предпочитал всяким резкостям и прямолинейностям покой, «тишь и гладь». Естественно, что его не особенно трогал вопрос о том, что живет ли в Москве сотней-другой евреев больше или меньше и все ли живущие там вооружены всеми требованиями бессмысленного законодательства о жительстве евреев вне черты еврейской оседлости. И он сквозь пальцы смотрел на пребывание евреев в Москве. Злые языки говорили, что его снисходительное отношение к евреям объяснялось его дружбой с Лазарем Соломоновичем Поляковым ^[47], что эта дружба была не платоническая, что она оплачивалась щедро поляковским банком. Не подлежит сомнению, что князь Долгоруков пользовался финансовой поддержкой Полякова. Человек без средств, он жил широко и нуждался нередко в деньгах, в которых со стороны дома Полякова, понятно, никогда ему не было отказа. Но его отношение к евреям не было никоим образом основано на принципе do ut des ^[48]. Нет, это было в его натуре, в его русской барски-аристократической и слегка либерально-гуманной натуре, которой было просто чуждо преследование людей не за преступления, а за какие-то допотопные и несуразные законы, специально направленные против них потому, что они принадлежат к еврейской нации и еврейской религии. Нельзя также отрицать того, что многие представители московской администрации занимали более или менее видные посты в многочисленных поляковских предприятиях. Так, правитель ^[49] канцелярии генерал-губернатора Мейн занимал большой пост в одном из банков Полякова. А многие штатские и военные генералы под разными благовидными предлогами (в виде членов комиссий, правлений и т. п.) были прикосновенны к поляковским делам. Как бы то ни было, отношение к евреям в Москве было во много раз лучше, чем в других местах, главным образом потому, что во главе администрации московской стоял человек, не зараженный квасным патриотизмом и реакционным злобным антисемитизмом. Так как стоящие на низших ступенях административной лестницы обыкновенно прислушиваются к голосу стоящих на высших ступенях ее, то, понятно, что остальные органы московской администрации держались той же тактики. Нельзя не упомянуть бывших долгое время обер-полицмейстерами в Москве Арапова и Козлова, особенно последнего. Это был добрый, мягкосердечный и гуманный человек и, по-видимому, убежденный противник еврейских ограничений, особенно в таком элементарном праве, как право жительства. Он сквозь пальцы смотрел на это дело, и там, где это только зависело от него — а от него как обер-полицмейстера зависело почти все, — он всегда давал свое разрешение. У него в приемной нередко, когда еврей приходил жаловаться на то, что его полиция хочет выселить, можно было слышать реплики вроде следующего: «Ах, достаньте ремесленную книжку, как все ваши делают, и вам будет разрешено». Он знал, что книжку достать можно через ремесленную управу, которая немало наживалась на этом деле, и тому, кто ремеслом особенно не занимается, но не видел в этом ни греха, ни преступления. А раз высшие власти так легко смотрели на жительство евреев, раз генерал-губернатору и обер-полицмейстеру было любо, то богам низшего ранга было только мило. Особенно благоприятно было положение полиции: с одной стороны, закон был на ее стороне и служил в ее руках постоянным угрожающим оружием против евреев; а с другой стороны, нарушая этот закон, она ничем не рисковала, так как ее начальство сквозь пальцы смотрело на эти нарушения. Это давало ей возможность доить еврейское население и выкачивать из его карманов сколько угодно денег, и каждый вновь прибывший в Москву еврей был новой курицей, несшей золотые яйца. И не в их интересах было вырезывать этих кур… Действительно, еврейское население Москвы было своего рода уделом, отдававшимся на «кормление» тому или другому из полицейских чинов. Если хотели кого-либо из них наградить, его сажали в такой участок, где евреев живет много; если же хотели покарать, то высылали на окраины, где евреев было мало или совсем не было. И в то время, как, например, приставы городского участка, где находилось московское гетто — Зарядье, покупали себе собственные дома и жили, как крезы, приставы в участках без евреев бедствовали и нуждались. То же самое можно сказать о Ремесленной управе. Ее чиновники, в руках которых находились все евреи-ремесленники, конкурировали с полицией в деле обирания евреев-ремесленников, действительных или мнимых. Открытие мастерской, экзамены на мастера или подмастерья, ремесленная книжка и т. п. — всего этого можно было добиться только путем хорошей взятки. Но евреи были довольны таким порядком вещей. Известно, что для евреев в то время не было лучшего положения, чем то, когда «начальство берет». Они привыкли каждый свой шаг, каждый глоток воздуха, права дышать и жить покупать дорогой ценой, считают это своим «естественным правом» и очень бывают огорчены, когда встречаются лицом к лицу с неберущим начальством, лишающим их одного из самых могущественных средств самозащиты. И к началу 80-х годов в Москве уже было солидное еврейское население со всеми атрибутами еврейской общины. Численность еврейского населения в это время трудно определить с точностью. Имевшие место переписи страдают большими дефектами, так как число нелегально проживавших евреев и, естественно, поэтому скрывавшихся от переписи было довольно значительно. Так, по переписи 1871 г. в Москве оказалось 5319 человек. Умерло же в этом году 90 мужчин и 56 женщин, т. е. 146 человек, что составляет около 28 на тысячу — цифра, совершенно невероятная по своей величине для еврейского населения вообще и московского (где было много молодежи и очень мало детей) в особенности. Отсюда надо заключить, что данные переписи значительно преуменьшены. То же надо сказать и о следующей переписи, 1882 г., по которой в Москве оказалось 15 085 евреев, так как умерших в этом году было 201 мужчина и 145 женщин, т. е. 346 человек, что опять-таки предполагает невероятно большую смертность в 23 на тысячу. Правда, подобные цифры выведены на основании данных о рождаемости и смертности ^[50], а именно что в 1871 г. [евреев в Москве] было приблизительно 8000 человек, а в 1881 г. — 16 000 человек.