Москва еврейская

Было еще одно препятствие, скорее морального характера. Как известно, супруга великого князя, Елизавета Федоровна, была немка и лютеранка. Посадить «хозяйкой» Москвы — этого православного Рима, имеющего «сорок сороков» церквей, Ивана Великого и Кремль с его храмами и религиозными памятниками, — посадить «хозяйкой» Белокаменной первопрестольной столицы немку-лютеранку было весьма неудобно и противоречило политической триаде — «православие, самодержавие и народность», умаляя как бы первый и главный устой государственной жизни — православие. Великая княгиня, по-видимому, долго колебалась. Она ведь происхождением была из дома Гессенского, известного своей преданностью реформации. Но в конце концов она подчинилась «государственной необходимости», и Елизавета Федоровна благополучно вступила в лоно православной церкви, сделавшись впоследствии ревностной сторонницей православия и став даже во главе духовной обители. Таким образом, и второе препятствие было преодолено, и путь к Москве для великого князя Сергея был очищен.

Уже зимой 1891 г. атмосфера в Москве по отношению к евреям настолько сгустилась, что все чувствовали приближение грозы. Низшие власти и полиция, почуяв, какое настроение господствует в высших сферах, стали примеряться к новым веяниям, усердствовали в исполнении воли начальства. Началось предварительное, на законном основании «очищение» Москвы от евреев. Еврейское население Москвы в отношении права жительства, как и в других местах вне черты оседлости, состояло: 1) из лиц, имевших право повсеместного жительства безусловно, как московские купцы, московские мещане, так называемые «николаевские» солдаты и кончившие курс высших учебных заведений (врачи, инженеры, юристы и т. п.); 2) из лиц, пользовавшихся этим правом только условно, т. е. при условии занятия их своей профессией. Таковы были ремесленники, как мастера, так и подмастерья и ученики, акушерки, фельдшеры, фармацевты и аптекарские помощники и т. п.; 3) из лиц, право которых зависит от разрешения местной администрации, как, например, доверенные и приказчики купцов и упомянутые выше «циркулярники». С лицами 3-й категории расправиться было нетрудно. Легко расправиться и с теми мнимыми ремесленниками, которые, как было известно полиции, хотя и имели документы ремесленников, но ремеслом не занимались. Начались проверки, пересмотры, и массы евреев были обречены «на выезд». Чем дальше, тем полиция становилась все строже и строже, и положение стало удручающим. Перед Пасхой князь Долгоруков получил отставку. Старому администратору, всего несколько месяцев тому назад отпраздновавшему 50-летний юбилей своей службы, дан был рескрипт, в котором указаны лишь его заслуги по участию в комитете по постройке храма Христа Спасителя. Временным генерал-губернатором назначен был генерал Костанда, главнокомандующий войсками московского военного округа. К этому времени, т. е. перед Пасхой, число подлежавших выезду евреев достигло уже нескольких тысяч. По примеру прежних лет, евреи эти вздумали спасаться в окрестностях Москвы, на ее окраинах, лежавших вне городской черты и входивших в состав уезда. Такой спасительницей-окраиной всегда была так называемая Марьина Роща, где и в обычное время находили себе приют бесправные евреи, днем работавшие в Москве, а на ночь отправлявшиеся в Марьину Рощу, это убежище для гонимых. Но в это тревожное время, когда еврейское жительство сделалось стержнем всей московской политики, Марьина Роща, в которой очутились тысячи евреев, стариков, женщин, детей, слабых, больных, не хотела принять этой «незаконно» живущей массы, и местный становой пристав, со своей стороны, стал принимать соответствующие меры.

Скопившаяся толпа евреев представляла ужасающую картину бедности и нужды. Евреи обратились к генералу Костанде. Костанда успокоил евреев, сказав: «Ну, не волнуйтесь, мацу вы еще покушаете в Москве». И действительно, выселение из Марьиной Рощи было отсрочено до после праздников и евреи еще «покушали мацу в Москве», но эта маца была отравлена страшным ядом. В первый день еврейской Пасхи в утренних газетах появилась телеграмма из Петербурга, в которой говорилось о высочайшем повелении от 28 марта 1891 г. Высочайшее повеление гласило следующее:

«Министр внутренних дел всеподданнейше испрашивал высочайшее Его Императорского Величества соизволение на принятие следующих мер: 1. Впредь до пересмотра в законодательном порядке постановлений, заключающихся в прим. 3 к 157 ст. уст. о паспортах изд. 1890 г., воспретить евреям механикам, винокурам, пивоварам и вообще мастерам и ремесленникам переселяться из черты еврейской оседлости, а равно переходить из других местностей Империи в Москву и Московскую губернию. 2. Предоставить Министру внутренних дел по соглашению с московским генерал-губернатором озаботиться принятием мер к тому, чтобы вышеупомянутые евреи постепенно выехали из Москвы и Московской губернии в местности, определенные для постоянной оседлости евреев. На всеподданнейшем докладе Министра внутренних дел Собственною Его Императорского Величества рукою написано: Исполнить. В Гатчине, 28 марта 1891 г.»

Хотя высочайшее повеление говорило только о выселении ремесленников, но, в сущности, это означало «очищение» Москвы от всех евреев, кроме пользовавшихся «безусловным» правом, т. е. купцов и лиц с высшим образованием. А в качестве ремесленников, действительных и мнимых, жило в Москве огромное большинство еврейского населения, десятки тысяч душ. Трудно описать, какое колоссальное впечатление произвело это известие на евреев. Это было, как сказано, в первый день еврейской Пасхи. В синагоге к утренней молитве собралось небывалое количество евреев. Но кантор и хор пели почти при пустой зале. Вся публика была в передней и соседних комнатах и обсуждала новое «гзейро» ^[77], новый указ об изгнании. Негодованию, возмущению и отчаянию не было границ. И синагога во все дни праздника сделалась центром, в котором собирались и с утра до поздней ночи шли совещания, споры, толки; передавались разные слухи, обсуждались всевозможные меры, судили и рядили, кричали, шумели, плакали и рыдали, метались и беспокоились, как в предсмертной агонии. Интересно, что в синагоге в эти дни появились евреи, которые до того никакого касательства к евреям и еврейству не имели, совершенно оторваны были от еврейской общественности и еврейских интересов и с головой погружены были в свои личные и русские дела. Теперь эти кающиеся интеллигенты не могли устоять против напора взбудоражившейся совести и пришли приобщиться к национальному горю. В числе их был адвокат Исай Соломонович Гальберштадт ^[78]. Товарищ и друг А. Ф. Кони ^[79], Ключевского ^[80] и известного в Москве д-ра Ю. О. Гольдендаха, с которыми он в студенческие годы жил вместе, он был одним из самых известных цивилистов в Москве. Всех поражали его знания законов и железная, неотразимая логика при их толковании. Он был юрисконсультом известного тогда финансиста и мецената Саввы Ивановича Мамонтова ^[81], был адвокатом при самых крупных московских фирмах и вращался в высших русских финансовых и интеллигентских кругах. С евреями не знался, и евреи его не знали. Но в этот страшный для московского еврейства момент он появился в синагоге, руководил всеми совещаниями, участвовал в организации комитета помощи выселяемым, став его председателем.

Как отнеслись к этому событию русские круги? Прежде всего, там совершенно не обратили на это внимания. Какая-то телеграмма из двух-трех строчек, говорящая о каких-то ремесленниках, о каком-то «постепенном» выселении их. Кто они, зачем их выселяют, почему выселяют — кому это интересно знать? Кто знает все тонкости русского закона о праве жительства евреев? Живут евреи в Москве, торгуют, работают, бегают по улицам, а какой ценой покупается это право дышать московским воздухом — кому какое до этого дело? Живут — пусть живут, изгоняют — пусть изгоняют, значит, так надо. Таково было отношение среднего русского человека ко всем политическим и общественным вопросам вообще, а к еврейскому и подавно. Традиционное «моя хата с краю». Но высшие слои, сливки, цвет передовой интеллигенции, мозг Москвы? Как они реагировали на это во всяком случае из ряду вон выходящее событие московской и, пожалуй, всероссийской жизни? А вот как. Печать совершенно замолчала это событие. Ни одного слова, кроме телеграммы Российского телеграфного агентства в три строчки. Даже полный текст повеления с резолюцией царя «исполнить» помещен был не во всех газетах. А либеральные, прогрессивные, профессорские «Русские Ведомости» поместили этот текст только через несколько недель, когда вся острота вопроса миновала, и то со слов никому не известной газеты «День». Эта архилиберальная газета не только не реагировала на этот акт sua sponte ^[82], она не отозвалась на просьбы и хлопоты евреев, в том числе упомянутого И. С. Гапьберштадта, имевшего через Кони и Ключевского связи с членами редакции. Дело было так. Исай Соломонович обратился к редакции с просьбой написать по этому поводу какую-нибудь статью. Раскрыв природу высочайшего повеления, его значение для евреев, бедствия, в которые тысячи семейств благодаря выселению неизбежно будут ввергнуты, Исай Соломонович прибавил, что он вовсе не так наивен, чтобы рассчитывать на действие подобной статьи. Он отлично знает, что бедствие неотвратимо, что изменить положение нет никакой возможности. Но евреи находятся в настоящий момент в таком отчаянно подавленном состоянии, они так душевно разбиты, что необходимо оказать им какую-нибудь моральную поддержку, какое-нибудь моральное утешение и сочувствие. И в голосе «Русских Ведомостей», этого умственного экстракта всего лучшего и интеллектуального, что есть в России, в сочувствии этого органа, выразителя мнения лучшей части русского общества, евреи найдут это утешение. Ему любезно ответили, что редакция готова все сделать, что дело, мол, такое вопиющее, что «Русские Ведомости» не могут не отозваться на него, но, к сожалению, редакция совершенно незнакома с этим вопросом, а потому просит его доставить в редакцию такую статью — и она будет немедленно напечатана. Исай Соломонович, конечно, такую статью вскоре доставил. Был созван редакционный комитет — и решено было… этой статьи не помещать. Конечно, тут действовал страх и отчасти сознание своего бессилия, но при желании можно было бы обойти этот страх без риска. «Русские Ведомости» в других вопросах удачно выходили из этого положения. Так реагировали на это событие «Русские Ведомости», этот незыблемый столп русского либерализма. Ну, о других газетах и говорить нечего. Уж поистине можно сказать, что в данном случае quod licet Jovi, наверное, licet bovi ^[83]!