Сталин. История и личность

Менее чем за двадцать лет до начала Большого террора в конце 1934 г. в России уже существовало высшее общество людей титулованных и в высоких чинах, многие об этом хорошо помнили. В советском обществе видное место занял один из таких «бывших» — писатель и верный слуга Сталина Алексей Толстой. Выступая на съезде Советов в 1936 г., Молотов сказал,- «Передо мной выступал всем известный писатель А.Н. Толстой. Кто не знает, что это бывший граф Толстой. А теперь? Один из лучших и один из самых популярных писателей земли советской — товарищ Алексей Николаевич Толстой»⁷⁰. Речь шла о превращении графа в товарища, но из подтекста сообразительный товарищ должен был понять, что и он может сделаться графом.

В развитие традиции обязательной государственной службы дворянства в Московском государстве Петр Великий ввел Табель о рангах. Личное дворянство давали чины низших классов, а чин восьмого класса давал потомственное дворянство. В 1917 г. Табель о рангах был упразднен, но в сталинской России в середине 30-х годов мало-помалу начало возрождаться нечто подобное. Едва ли можно сказать, что народ требовал возрождения системы чинов и рангов, хотя, вероятно, многие приняли ее с удовлетворением. Возрождение такой системы явилось продуманным актом государственного деятеля, одним из точно рассчитанных шагов Сталина на пути к преобразованию общества сверху. Сталин шел по стопам царей-реформаторов, которых, наряду с Лениным, он считал своими предшественниками в роли верховного правителя России.

В XVIII в. принцип доступности чинов и рангов в зависимости от способностей и рвения служащего независимо от его происхождения, положенный в основу Табели о рангах, практически был сведен на нет рядом классовых ограничений⁷¹. Напротив, в середине 30-х годов путь наверх был открыт для всех, кроме заключенных.

Сталин знал, что большинство людей, а не только большинство зрителей в театре были в душе, как писал Горький Афиногенову, «сукиными детьми прошлого». Приверженность старым русским традициям была еще сильна, особенно среди крестьянства — класса, из которого Сталин собирался черпать пополнение новой советской элиты, занимавшей освобождаемые арестованными посты. Следовательно, по мысли Сталина, в эпоху террора требуется проводить политику выборочного восстановления этих традиций.

Пропаганда советского патриотизма приобрела размах в 1934 г. Слово «родина» вновь получило права гражданства в Уголовном кодексе, обнародованном 9 июня 1934 г. Государственная измена именовалась в кодексе «изменой родине». С тех пор слово «родина» прочно вошло в советский лексикон. Уже в июле Радек поместил в «Известиях» статью «Моя Родина», в которой он поведал читателям, как такой большевик, как он, по его собственному описанию онемеченный польский еврей, преклоняется пред алтарем советского патриотизма⁷².

Страну, которой советским патриотам настоятельно рекомендовалось гордиться, называли Советской Россией, ведомой к победам Сталиным. Это определение дал Давид Заславский, журналист с антибольшевистским прошлым, поставивший свое бойкое перо на службу генсеку. Заславский писал, что старая Россия не могла быть достойным объектом поклонения для истинного патриота, но Советская Россия — совсем другое дело. Он процитировал проникнутые мистическим национализмом строки из «Мертвых душ» Гоголя, в которых Россия предстает в образе «бойкой тройки», мчащейся неведомо куда: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». Однако на самом деле, утверждал Заславский, другие народы и государства не сторонились и не давали России дорогу — напротив, они смотрели на отсталую Русь с усмешкой, били ее нещадно и систематически. Теперь — дело другое, теперь народ по праву может гордиться своей страной⁷³.

В воскрешении слова «родина», когда на юридическом языке государственную измену стали именовать изменой родине, было нечто большее, чем просто словесное совпадение, — между политикой чисток и репрессий и политикой популистского традиционализма существовала тесная взаимосвязь. В 1935 г. литератор Борис Левин хорошо это понял, дав своей пьесе название «Родина». На заданный ему однажды вопрос, о чем пьеса, Левин ответил, что пьеса, во-первых, о нором смысле слова «патриотизм» и, во-вторых, о необходимости быть на страже и разоблачать происки врагов. Сюжет пьесы сводился к конфликту между подлинными патриотами советской страны и русскими эмигрантами-шпионами, которые, конечно, никоим образом не могли быть патриотами⁷⁴. Так бдительность и готовность помочь сталинскому режиму уничтожить врагов превратились в важнейшие элементы советского патриотизма.

С 1935 г. в советских газетах одна за другой начали появляться памятные статьи о видных деятелях дореволюционной России, таких, как литераторы-радикалы Чернышевский, Белинский и Добролюбов, ученый Ломоносов, драматург Островский, художник Репин. В том же году была создана Всесоюзная Пушкинская комиссия из 48 членов во главе с Горьким. Перед комиссией была поставлена задача популяризации сочинений Пушкина и подготовки к празднованию в 1937 г. столетней годовщины его смерти. Вскоре после Октября Маяковский писал.- «Мы расстреливаем старых генералов! Почему бы и Пушкина не расстрелять?». Теперь номер «Правды», в котором сообщалось о предстоящем торжестве, вышел с передовицей, озаглавленной «Великий русский поэт»⁷⁵.

На сцену вернулись русские народные песни и танцы. Сталин посетил генеральную репетицию концерта, подготовленного Краснознаменным ансамблем песни и пляски РККА для выступления перед участниками VII Съезда Советов в 1935 г. Сталин особо выделил русскую народную песню «Калинка» в исполнении четырех матросов и предложил включить ее в постоянный репертуар⁷⁶. В том же году партийная элита почтила своим присутствием концерт в Большом театре. Сталин, в большевистской душе которого, оказывается, тоже гнездился «сукин сын прошлого», с удовольствием аплодировал самодеятельному ансамблю, исполнившему «Камаринскую» под аккомпанемент оркестра народных инструментов. На следующий день «Правда» откликнулась редакционной статьей, в которой, в частности, говорилось: «Все возрастающий интерес к народному танцу и народной песне — явление здоровое и жизненное. Это правильный путь и для всего советского музыкального искусства»⁷⁷

Сталин охотно демонстрировал свою приверженность народным традициям. В 1935 г. в Красной Армии были восстановлены казачьи части с их традиционной формой. В борьбе с революционным движением царизм использовал казаков как карательную силу, в Гражданскую войну они составили костяк бе-

лых армий, после войны большевики распустили казачьи части. На торжестве в Большом театре 6 ноября 1936 г. в присутствии Сталина Краснознаменный ансамбль начал концерт исполнением «Дубинушки», затем на сцене появились донские и кубанские казаки и спели песню о Сталине. После этого исполнялись старинные казачьи песни, и в заключение казаки приветствовали Сталина многократным «ура!» и подбрасыванием фуражек⁷⁸. Многие старые большевики, на чьих лицах остались шрамы от казачьих шашек, едва ли могли расценить это представление иначе, чем кощунство⁷⁹.

Возрождая некоторые русские традиции, Сталин несколько умерил антирелигиозный пыл партийных безбожников. Советская культура противопоставила традиционным религиям новую и единственно правильную — марксизм-ленинизм. Школа и комсомол неустанно вели антирелигиозную пропаганду, активно действовал Союз воинствующих безбожников во главе с Ярославским. В годы пятилетки церкви повсеместно закрывались, духовенство подвергалось преследованиям, но полностью вытравить религиозные чувства, особенно в деревне, не удалось. В 1937 г. вышла брошюра Ярославского, в которой говорилось, что верующие все еще составляют около двух третей населения⁸⁰. Одной из причин живучести «религиозных предрассудков» было то обстоятельство, что в пятилетку индустриализации сотни тысяч молодых матерей стали работницами фабрик и заводов, а их дети, дети революции рожденные в 20-е годы, попали под влияние бабушек и дедушек, которые упорно хранили Бога в душе и иконы в доме, молились и тайком крестили детей в церкви. В таких условиях не каждый ребенок мог с легкостью вернуться домой из школы и заявить, что «Бога нет».