Богдан Хмельницкий

«Я не могу более доверять его величеству, — говорил он, — я уже испытал, что

король столько же высокомерен в счастии, сколько уклончив в несчастий».

Ляндекоронский убеждал его содействовать оружием против шведского короля, не

говорил ни слова о московском государе, рассыпал ничего незвачущие обещания

дружбы и признательности, но не показывал согласия РечиПосполитой признать

Украину независимою.

«И только-то? и более ничего?—сказал Хмельницкий с гневным хохотом. —

Каково-ж после этого безумие вашего короля и всех ваших сенаторов! Вы просите себе

в союзники Козаков, которых еще прошлый год, во время войны под Ставящем,

грозили истребить одним ударом, не предлагаете никаких прочных условий мира, а

хотите употребить для своей защиты кровь русскую! Не говорите какую награду

представляете за то, что храбрые воины будут падать как жертвы вашей прихоти!

Довольно обманывать нас, довольно считать нас глупцами! Полякам, за их всегдашнее

вероломство, никто в мире не поверит; было время — мы соглашались на мир, из

уважения к королю, который всегда в душе имел противное тому, что показывал на вид.

Пусть знает Польша, что мы не войдем с нею в дружеские договоры, пока она не

откажется от целой Руси. Пусть поляки формально объявят русских свободными и

тогда мы будем жить с вами, как друзья и соседи, а не как подданные и рабы, и тогда

напишем клятвенный договор на вечных скрижалах. Но я знаю, пока в Польше будут

властвовать паны — не быть миру между русскими и поляками».

Ляндекоронский удалился из Чигирина х).

Посольство в Москву было успешнее для поляков. Униженные просьбы и лестные

обещания Яна Казимира склонили Алексея Михайловича оказать великодушиеПосол

императора австрийского, принявшего в этом деле роль посредника, Алегретти,

природный славянин из Рагузы, объясняясь кстати по-русски, умел подействовать на

бояр и духовных. Патриарх Никон, с своей стороны, убеждал царя помириться с

поляками и обратить оружие на шведов, чтобы отнять Ливонию и земли, издавна

принадлежавшие Великому Новгороду. Царь имел повод к неудовольствиям против

шведов. В то время, когда он считал себя уже государем завоеванной Литвы, литовский

гетман, Януш Радзивилл, поддался шведскому королю, и таким образом Карл-Густав,

казалось, вырывал у московского государя его приобретения. Царь отправил своих

полномочных в Вильну, где с полномочными Речи-Поснолитой, в сентябре 1656 года,

заключили трактат, по которому Речь-Посполитая обязывалась по смерти Яна

Казимира избрать на польский престол Алексея Михайловича, а Алексей Михайлович,

считая уже Польшу как бы своим достоянием, обещался защищать ее и обратить

оружие против шведов, бывшихъ

Ч Hist. ab. exc. Wlad. IV, 244.

39*

612

своих союзников *). Украинский летописец 2) говорит, будто на зтом съезде послов

было постановлено, что царь примет на себя долг усмирить и подчинить Козаков

власти Короны Польской, которая будет ему принадлежать, а в другом месте сам

отрицает это. Видно из всего только, что такое мнение господствовало в Украине.

Хмельницкому и вообще козакам было очень не по-сердцу разрыв Московского

Государства со Швециею; он парализовал планы козацкого гетмана, которому хотелось

бы, напротив, чтоб Москва воевала до конца Польшу вместе со Швециею и

дружелюбно поделилась с нею приобретениями. От этого, когда приехал в Чигирин

один московский гонец, то его не допустили до гетмана, а писарь вырвал у него письмо

«сердитым обычаемъ» 3). Но делать было нечего.

Хмельницкий послал на виленский съезд своих послов 4), которые должны были

говорить в пользу Южной Руси, но коммиссары царя Алексея Михайловича

напоминали им, что Хмельницкий и козаки—подданные, а потому не должны

осмеливаться подавать голоса там, где решают их судьбу посланники государей 5). Они

принуждены были уехать еще до окончания переговоров.

В Украине, между тем, умы была в волнении. Распространился слух, что Украину

отдают Польше. Воротившись восвояси, козацкие посланники, как потом рассказывал

московским послам отец писаря Выговского, Евстафий, в присутствии старшины

бросились к ногам гетмана, плакали, обнимали его ноги п вопили:

«Погибло войско запорожское! Нет нам помощи ни откуда! Негде головы

преклонить! Мы не знаем подлинно, какой уговор постановили царские полномочные

послы с лядскими коммиссарами. Царские послы нас и в посольский шатер не

впустили; мало того, до шатрц, издалека не пускали, словно -псов в церковь Божию. А

ляхи нам по совести сказывали, что у них учинен мир по поляновскому договору, чтоб

всей Украине с войском запорожским быть попрежнему во власти у них, ляхов. А если

войско запорожское, со всею Украиною, не будет в послушании у ляхов, так царское

величество будет ратыо своею помогать ляхам и бить войско запорожское».

Хмельницкий, услышавши это, пришел в умоизступление, взбесился так,— по

выражению старика Выговского, — как христианину поступать не годилось. Он

говорил козакам в утешение: «Не печальтесь, детки, треба отступить от царя; пойдем

так, как повелит вышний владыка; будем и под бусурманским государемъ—не то что

под христианским!» И он тотчас собрал полковников на раду. По уверениям Евстафия

Выговского, сын его писарь валялся в ногах у Хмельницкого и просил оставить злобу

против Москвы, тем более, что слухи о договоре с поляками еще могут быть неверны.

Хмельницкий был непреклонен, ругался, бесился, проклинал Москву и грозил ей.

Сошлись полковники. По представлениям писаря, они заключили: «Невоз-

*) Поли. Собр. Зак., I, 405—410, 411.

2)

Летоп. Величка, I, 272, 366.

3)

Акты ИО. и 3. Р., Ш, 549.

4)

Летоп. Самов., 26.

5)

Истор. Мал. Росс., т. II, прим. 60.

613

ложное дело, чтобы царь, показавши свое милосердие над нами, отдал бы нас опять

в руки врагам нашей веры и поганцам. Если нам, не узнавши подлинно дела, да

отступить от царского величества, так мы во всем свете прослывем изменниками и

клятвопреступниками». Это заставило Хмельницкого оставить до поры до времени

явно злобные намерения против Москвы.

Разсказ этот был передан стариком Выговским, очевидно с намерением выставить

перед царем заслуги своего сына, и в этом отношении мог быть неверен, но в

тогдашних обстоятельствах, сообразно характерам гетмана и писаря, вероятно

происходило подобное тому, что он передавал московским людям. Писарь Выговский

всегда был расположен более к Польше, чем к Москве, чтб и доказал впоследствии, но

после виленского договора, более чем когда-нибудь должен был показывать себя

благоприятелем Москвы, когда для Украины в виду была опасность, что, в случае

неповиновения и смут, поляки с московским государем заодно будут укрощать Козаков.

Вспыльчивый нрав Хмельницкого давал ему случай набросить на гетмана тень, а себя

выставить в благоприятном свете перед Москвою.

Как бы то ни было, Хмельницкий был очень недоволен таким поворотом

обстоятельств. Хмельницкий знал поляков лучше московских бояр и понимал, что

поляки обманывают царя, желая единственно увернуться от опасности и употребить

москвитян орудием к возобновлению прежнего состояния Речи-Посполитой. Ян

Казимир мог жить еще долго; Алексей Михайлович, в качестве будущего короля

Польши, мог уступить Украину будущему своему владению и, конечно, употребил бы

силу, когда бы украинцы воспротивились. Если же случилось бы, что Алексей

Михайлович скоро сделался королем польским, чтб Хмельницкий считал

невозможным, то, во-первых, сохраняя весь порядок Речи-Посполитой и,

следовательно, всю власть панов, он, при своем добром желании, не мог бы сохранить