Белый орел, Красная звезда (ЛП)

Провал переговоров в Микашевичах в декабре 1919 года вызвал оживление на политической арене. Хотя примирение не было окончательно отвергнуто, обе стороны обдумывали альтернативные варианты.

Советская политика была двойственной. Одна из сторон призывала к немедленному укреплению Западного фронта. По возвращении в Москву из Микашевичей, Мархлевский забил тревогу. Он полагал, что сообщения о низком моральном духе в польском войске сильно преувеличены. “Если поляки получат приказ, они двинутся”, - говорил он, “и при нынешнем состоянии Западной армии они войдут в Смоленск и Гомель, как на параде”.^[79] Ленин прислушался к предупреждениям. Не ожидая окончательного поражения Деникина он послал следующую депешу в Реввоенсовет:

“Все признаки говорят, что Польша предъявит нам абсолютно невыполнимые, даже нахальные условия. Нужно все внимание направить на подготовку, укрепление Запфронта. Считал бы необходимостью экстренные меры для быстрого подвоза всего, что только возможно, из Сибири и с Урала на Запфронт... Нужно дать лозунг подготовиться к войне с Польшей. Ленин”.^[80]

Другой стороной советской политики была дипломатическая “борьба за мир”. 22 декабря 1919 года Наркомат иностранных дел направил следующую ноту в Варшаву:

"Министерству иностранных дел. Варшава.

Еще в апреле этого года российское правительство давало делегату Польской Республики гражданину Венцковскому повторные заявления о своем неизменном желании положить конец кровопролитию между народами России и Польши... Наши мирные предложения оставались тем не менее без ответа, и польские войска продолжали в течение следующих месяцев продвигаться на территории советских республик, дружественных Советской России. Советское правительство с тем большим изумлением узнало, что 28 ноября помощник статс-секретаря Скржинский в ответ на запрос в польском сейме заявил, якобы Российская Республика никогда не предлагала Польше мира и якобы она угрожала Польше вторжением... Желая устранить всякие недоразумения, могущие затруднить скорое установление мирных и дружественных отношений между обоими народами, советское правительство снова подтверждает данные им ранее заверения о своем твердом желании положить конец всякому конфликту с Польшей. Советское правительство обращается к польскому правительству с формальным предложением немедленно начать переговоры, имеющие целью заключение прочного и длительного мира между обеими сторонами. Осуществляя тем самым мирные стремления рабочих и крестьян России, советское правительство сознает, равным образом, что его предложение отвечает также желаниям, определенно выраженным всеми рабочими организациями Польши, к каким бы партиям они ни принадлежали, многочисленными демократическими организациями, муниципалитетами и другими польскими общественными учреждениями. Мир между Польшей и Россией является жизненной необходимостью для развития обеих стран… Советское правительство убеждено, что всякие разногласия между ними могут быть устранены дружественным соглашением, которое будут с радостью приветствовать оба народа. Нам небезызвестно, что существуют некоторые препятствия, могущие создать затруднения для польского правительства на пути соглашения с Россией, точно так же, как подобные препятствия затрудняют другие соседние правительства на том же пути. Но эти затруднения проистекают не из интересов народа, а из иностранных источников, расходящихся в данном случае с его действительными интересами. Советское правительство выражает надежду, что мирные стремления подавляющего большинства польского народа и сознание его жизненных интересов одержат верх и сделают возможным прекращение военных действий, служащих лишь иностранным интересам. Российское советское правительство предлагает поэтому польскому правительству указать место и время для начатия переговоров с целью заключения мирного договора между обеими республиками.

Народный Комиссар по иностранным делам Чичерин".^[81]

Не получив ответа, 28 января Чичерин направил более конкретную ноту, подписанную Лениным и Троцким. Она содержала предложение, что Красная Армия не будет пересекать линию, в основном совпадающую с существующей линией фронта. Одновременно Центральному Исполнительному Комитету Советов было рекомендовано направить публичное обращение к польскому народу. Оно акцентировалось на общих интересах российского и польского трудящегося народа, на их общей истории войны, чужеземной эксплуатации и царизме. В нем содержалось следующее утверждение:

«Мы, представители российского пролетариата и крестьянства всегда открыто выступаем перед всем миром как борцы за коммунистические идеалы. Мы глубоко убеждены, что трудящиеся всех стран последуют тем же путем, который уже избрали российские трудящиеся.

Но вас вводят в заблуждение, когда наши общие враги говорят, что российское советское правительство собирается принести в Польшу коммунизм на штыках Красной Армии. Установление коммунизма возможно только, если объединенное большинство рабочего класса выскажет свою волю к прогрессу, опираясь на собственные силы... В настоящее время коммунисты России желают только защитить свою страну, свой мирный и созидательный труд. Они не думают, и не могут думать о насильственном насаждении коммунизма в других странах. Преобразования в Польше в интересах польских трудящихся масс надо рассматривать как плод труда самих трудящихся масс.

(Подпись) Калинин, Председатель Всероссийского Центрального исполнительного комитета».^[82]

Об этом заявлении Польше напомнили летом.

Тактика советской мирной пропаганды основывалась на глубоком убеждении, что правительства Антанты подталкивают сопротивляющегося Пилсудского на тропу войны, и никак иначе. Это убеждение задокументировано не только в советской пропаганде, но также и в частных письмах, например, Мархлевского. Это убеждение полностью игнорировало радикальные изменения в политике союзников, которые предпринял Ллойд Джордж. Советские ноты тщательно избегали любых личных выпадов в отношении Пилсудского. Они были нацелены на дискредитацию тех элементов в польской политической сфере, которые были связаны с Антантой, в частности, национал-демократов и дать Пилсудскому свободу в заключении мира при поддержке мнения общественности, в особенности радикальной. Эта тактика была полностью ошибочной. Именно Пилсудский, непонятый большевистскими лидерами, следящий больше за действиями неприятельских генералов, чем за словами дипломатов, подталкивал неохотных союзников к войне.

Польские историки традиционно объясняют советскую двойную политику в терминах природной “большевистской агрессивности”. Но ее также легко объяснить вполне реальными страхами большевиков. Их реакции были обусловлены двумя годами блокады и угроз. На них нападали так часто, что они рефлекторно сразу принимали оборонительную стойку. Их военачальники реагировали наигранной бравадой, а их дипломаты вычурной смесью благоразумия и наглости. Это были укоренившиеся большевистские защитные механизмы.

Эффект, оказанный советской мирной кампанией на польскую политику, был прямо противоположен ее целям. Вместо сближения Пилсудского с левыми, она подтолкнула Пилсудского в объятия национал-демократов. Советские заявления сопровождались в Польше волной забастовок, организованных коммунистами и шумной кампанией за мир, проводившейся социалистами. Разочаровавшиеся левые обратились против правительства. Было похоже, что местные попутчики большевиков обирались совершить в республике переворот. Пилсудскому ничего не оставалось, кроме как подавлять забастовки, игнорировать социалистов, и терпеть похвалы от партии, вовсе не разделявшей его действительных устремлений.

Весной 1920 года перед Пилсудским стояла острая дилемма. Он был далек от уверенности, что его армия выстоит, если война продолжится; у него не было никаких иллюзий о ее судьбе, если Красная Армия ударит первой. Ему нелегко было заключить мир, поскольку мир был бы расценен, как уступка забастовщикам; ему нелегко было начать войну, не заручившись согласием союзников. Ненавидел он и угрозу войной под аккомпанемент рассуждений о мире. Вот что он сказал корреспонденту “Le Petit Parisien”: