Богдан Хмельницкий

отмахивался саблею; поляки силились взять его живьем и не взяли; только полковничья

булава его да породистый конь достались Пясочиискому; сам Нечай, умиравший, был

отнесен в замок и скончался, заповедав козакам передать последний поклон

осиротевшей матери.

Начальство над козацким отрядом после .Нечая приняли сотники: Гавратынский,

приставший к козацкой стороне шляхтич, Кривенко красносельский, Степко и другие.

Три дня они мужественно защищались: враги напрасно предлагали им помилование; на

четвертые сутки, не видя ни откуда спасения, козаки ночью вырвались из замка, но

утром поляки догнали их на озере, покрытом тогда льдом. Почти все старшины

Брацлавского полка погибли в сече; только сотники Гавратынский, Тышко и полковой

писарь Жадкевич были схвачены; первый был расстрелян.

Заняв замок, поляки вошли в церковь и нашли в ней мертвое тело Нечая; попы в

черных ризах отпевали козацкого рыцаря. Народная песня говорит, что русские

предлагали полякам окуп за тело Нечая, дабы похоронить его с честыо; но «враэиси

ляхи» (выражается украинская песня) не взяли ни серебра, ни золота, искрошили

рыцаря на мелкие части и пустили ихъ’ по воде; только голова Нечая спаслась от

посрамления: русские как-то унесли ее, предали погребению где-то в церкви

великомученицы Варвары, и произнесли над нею заветное прощание: «Прощай, козаче!

Зажив еси великои славы!»

Местечко сгорело; враги истребили без разбора жителей; их имущество, какое

спаслось от огня, досталось победителям 1).

’) Annal. Polon. Clim., I, 223—225.—Woyna dom. Ч. 2, 11.—Histor. bellicosae, polon.,

127—128.—Histor. delle guer. civ., 237—242,—Народные песни. — Jak. Michalowsk.

Xiega Pamietn., 606, 621,—Дневн. Освец. Еиевск. Стар. 1882 г. Февр., 372.

384

Эхо поражение показалось для русских дурным предзнаменованием. Козаки,

подобно татарам и полякам, верили, что первый успех или неуспех служит

предзнаменованием счастливого или несчастного окончания войны. Убийственное

предчувствие распространилось в народе с вестью о погибели брацлавского

полковника. Говорилп, что в Киеве перед тем появилась кровь на главных воротах 1).

Кисель, находясь тогда в своей Гуще, все еще надеялся, авось либо можно

дипломатическим искусством остановить кровопролитие, и был поражен известием о

судьбе Нечая. Он обратился к митрополиту, убеждал его употребить пастырские

увещания над Хмельницким, писал к Калиновскому, просил его приостановить

дальнейшие военные действия, снестись и объясниться с козацкии гетманом. По этому

совету Калиновский писал к Хмельницкому, что разбитие Нечая не должно считаться

началом войны, что Нечай—своевольный бунтовщик, начал войну без позволения

своего гетмана; Калиновский припоминал, что Нечай еще прежде был непослушен

Хмельницкому и поднимал хлопов против панов. У Калиновского в этом случае не

было нимало искренности; он хотел поставить своего врага в бездействие, чтобы тем

временем нанести ему удар. Но Хмельницкий не был из тех, которых можно

прельстить и обмануть такими письмами. Когда митрополит, по просьбе Киселя, стал

его увещавать, Хмельницкий письменно отвечал ему, что он не подал повода к

нарушению мира и ожидал коммиссии, как вдруг поляки первые начали кровь лить. «Я

согласен,'—выражался он,—и теперь ждать коммиссии, но пусть польское войско

отступит от линии и не делает нападений. Я дитя той же орлицы, у которой

оттоманские руки общипали золотые перышки: они скоро отростут, если только

поссорившиеся братья, окончив вражду взаимным прощением друг другу, обнимутся

по-дружески» 2). Отзываясь так чувствительно, Хмельницкий был уверен, что война

неизбежна, и, яселая возвратить к себе прежнее доверие народа, выдал универсал, в

котором приказывал всем вооружиться поголовно за свободу русской земли и позволил

истреблять всякие остатки панские и католические в землях русских 3). Он разослал

своих агентов и в Польшу—волновать тамошних простолюдинов, уверяя их, будто

козаки воюют не за одну Русь, а вообще за весь простой народ Речи-Посполитой *).

В то же время он послал к хану, убеждая его прибыть с ордою, как возможно скорее.

«Польского войска не более тридцати тысяч,—писал он,—оно состоит из

новобранцев и находится под командою Потоцкого и Калиновского, которые недавно

испытали татарский плен и теперь не осмелятся показать лица перед ордою; те же,

которые выдержали збаражскую осаду, уже погибли от трудов и нищеты. Теперь самое

благоприятное время для войны. Король объявляет сбор посполитого рушенья; но

вашему ханскому величеству известно, как медленно и трусливо поляки собираются на

войну. Если орда успеетъ

Н Histor. ab. exc. Wlad. IV, 72.

2)

Jak. Midi. Ks. Pam., 634.

3)

Histor. belli cosac. polon., 129.

4)

Histor. ab. exc. Wlad. IV, 73.

385

придти до прибытия посполитого рушенья, то наше взаимное войско будет так

велико, что десяти человекам придется бить одного, а если они один раз проиграют, то

уже больше не поправятся. Все Королевство Польское, от Днестра до отдаленных

северных пределов, отдадим под власть повелителя оттомановъ» *).

Замечая недоброжелательство к себе хана, Хмельницкий еще раз отправил в

Константинополь с полковником Ждановнчем и при нем с переводчиком греком

Павлом просьбу, чтоб турецкое правительство принудило своего данника выступить

поскорее на поляков, не теряя драгоценного времени. Это козацкое посольство было

принято самым радушным образом в Стамбуле. В марте великий визирь Мелек-Ахмет-

паша послал именем падишаха повеление крымскому хану и его братьям салтанам

помогать всеми силами Хмельницкому, как вассалу турецкой империи и, отпуская

послов козацких, отправил разом с ними знакомого Хмельницкому Осман-чауша с

дарами от падишаха. Вторично отправляя Османа, визирь напоминал гетману, чтоб

козаки помнили присягу, данную Оттоманской Порте и сохраняли ее свято. Один из

влиятельных турецких вельмож, Ректаш-Ага, писал Хмельницкому, что в Стамбуле все

радуются союзу Козаков с турками и знатнейшие сановники при дворе падишаха денно

и нощно прославляют подвиги Богдана Хмельницкого. Кроме султанского повеления

хану крымскому, дано приказание белогородским беглербегам и очаковскому

Арамадан-бею помогать своими силами козакам в их войне с Польшею. Ислам-Гирей

хотя не смел ослушаться падишаха, но сам нерасположен был тогда начинать войны

против поляков, надеявшись еще недавно в союзе с поляками и козаками громить

Москву. Хмельницкий, однако, уже в марте сильно беспокоился насчет искренности

хана и писал об этом крымским мурзам. Перекопский бей Субангазы (от февр. 14)

успокоивал письменно козацкого гетмана и уверял, что все крымские беи, мурзы и аги

желают оставаться в союзе и дружбе с козаками 2).

Сколько поражение Нечая опечалило русских, столько же обрадовало поляков. «Вот

несомненные признаки дальнейших побед и успехов!» говорили в Польше.

Калиновский, предлагая в своем письме к Хмельницкому мир, в то же время писал в

Польшу, что он намерен очистить от мятежников подольскую землю, а потом пойти в

средину Украины 3). Письмо его произвело восторг в Варшаве. Служили

благодарственные молебны, при дворе отправлялись балы и праздники 4), носились

между шляхтичами утешительные известия; когда после того не приходило долго вести

от войска—это приписывалось быстрым его успехам. «Теперь,—говорили поляки,—

они, конечно, уже подле Чигирина, а может быть и далее, гонят врага в степи к Дону».

Другие даже начинали роптать за собирание податей и объявление посполитого

рушенья. «Нас только пугают,—говорили они,—для того, чтоб выманить деньги. Мы