Богдан Хмельницкий

угнетения и преследования

’) Pam. do pan. Zygm. Ш, Wlad. IY i Jan. Kaz., II, 143.

375

верам, как в нашей земле. Доносим еще вашему величеству, что приятели наши из

соседних земель сообщали нам, что из Польши послано просить помощи против кого-

то, неизвестно с ведома или без ведома вашего величества. Просим ваше величество

все это нам простить, ибо мы так поступаем по долгу подданства; извольте охранить

нас, верных подданных, от всяких обид, иначе мы, спасая свои головы, должны будем,

в предупреждение зла, искать себе приятелей» *)•

Эти статьи произвели в сенате величайшее волнение.

«Вот, наконец, до чего дошли козаки,—кричали сенаторы:—им недостаточны

Зборовские статьи—они хотят присяги, заложников! Но что же значит присяга панов,

когда слово монарха, которое для подданных должно быть высочайшим законом, они

считают нарушенным? Эти требования Козаков напоминают басню, в которой волки

заключают мир с пастухами с условием, чтоб последние удалили собак. Такия

требования есть чисто плод безумной и наглой головы, которая посылает их в

насмешку над королем и представителями Речи-Посполитой!»

«Как?—говорили послы: — так мы будем игрушками Хмельницкого? Так мы ему

позволим это? Простим ему измену и наглость? Отдадим ему оплот наш от неверных,

Украину, которую он дарит Оттоманской Порте? О, конечно, согрешили мы пред Богом,

терпим мы наказание Его за наши преступления. Покоримся, покаемся, братья: Он не

излил еще на нас полный фиал своего гнева; Он не отдалит от нас своего милосердия»

2).

В одно время с козацким прошением королю, который его сообщил сейму, явилась

депутация от Киселя с мнением воеводы относительно успокоения отечества. «Тогда,

— говорит летописец, — паны увидели, что Кисель как был схизматик, то и выказывал

всегда свой схизматический духъ».

Кисель находил, что отечество в такой опасности, что надобно во многом уступить

Хмельницкому. Он советовал согласиться на заложников, чтоб они жили в украинских

имениях, но могли носить почетное звание коммиссаров. Он надеялся склонить

Хмельницкого подарками л деньгами, чтоб он перевел всех своих Козаков из панских

имений в королевские и, таким образом, прекратил бы возбуждения хлопов к мятежу.

Но Кисель считал неизбежным уничтожение унии. «Ссылаюсь на тех, — писал он,—

которые были со мною вместе под Зборовом: тогда состоялась безусловно статья об

уничтожении унии; гетман запорожский иначе не хотел мириться, как только с тем,

чтобы присягнули на этом король и мы все. Я с трудом отклонил присягу и отложил

уничтожение унии до разговоров об этом с митрополитом. В Киеве с большими

затруднениями я довел дела до того, что вопрос о вере стал вопросом о церковных

имуществах; я было-иредлагал различие имуществ: чтоб после умерших владельцев-

унитов они получались неунитами, а при живыхъ—неуниты были бы в ожидании, и

тогда я чуть было не лишился жизни. Чтб дано и дозволено на сейме — то не

исполнено. Чернь мятется. Я всегда желал и желаю, чтоб Русь была в единстве с

Польшею, но я не желаю, чтоб она уничтожалась. Если целый народ и клир проти-

5)

Jak. MichaJ. Ks. Pam., 593.—Pamietn. Albr. Radz., II, 431. 2) Wojna dom. 4. II, 9.

376

вится унии, а против народа стоит какой-нибудь десяток-другой духовных особ,

ради церквей и деревень—скажите, ради Бога, что лучше: уступить ли церкви и

деревни, которых наберется не более двадцати или тридцати в оных епархиях, или же,

ради этих церквей, пусть тысячи костелов будут опустошены? Если есть способ

согласный с оным католическим исповеданием, которому и я, по милости Божьей,

благоприятствую, пусть те господа из Руси, кто только из них знает, как он сам верит и

умеет объясниться, соединятся с целым народом и клиром, а Речь-Посполитая

останется в покое. В самом деле, перейти от обряда к обряду, все равно, что одно

платье скинуть, а другое надеть. Так лучше поступить, когда вера одна и та же, чем

подвергать крайней опасности Речь-Посгголитую. Пусть Бог лишит меня вечной

жизни, если я не считаю обе веры за одно и то же по существу—разница в обрядах; и у

той и другой церкви один глава—Христос, одно преемство от апостолов, одни

вселенские учители, одно учение; одна без сущности другой существовать не может; я

только придерживаюсь обряда, в котором родился, и терплю то, что приходится

терпеть, а другие не могут терпеть и думают, что дедовская вера чрез то уничтожается.

Что же тут делать? Не повесить же в свободной нации всю Русь и не подвергать же

Речь-Посполитую вечной опасности!» “).

Это письмо взволновало посольскую избу. «Как козел не будет бараном, так

схизматик не будет искренним защитником католиков и не может охранить шляхетские

вольности, будучи одной веры с бунтовщиками хлопами»,—говорили паны.—«Вера

есть дар Духа святого, а Дух святый—иероглиф вольности — где хочет и как хочет дает

вдохновение. Как! для схизматиков, для глупого хлопства делать рабами шляхту, не

позволять ей верить, как повелевает Дух святый, а пусть верит как предписывает

пьяная, сумасшедшая голова Хмельницкого! Вот проявился какой доктор чертовской

академии, холоп, недавно отпущенный на волю, хочет отнять у поляков дар Божий,

веру святую! Им не нравится слово уния, а нам не нравится схизма: пусть отрекутся

безумного учения своего схизматика, патриарха, оскверненного арианскою ересью,

посвященного бусурманскою властью, пусть соединятся с западною церковью и

назовутся правоверные. На это Польша согласна, а Кисель, киевский воевода, что это?

—хочет быть проповедником козацкого учения?»

В сенаторской избе уничтожение унии возбудило также толки.

«Требуют уничтожить унию, источник и начало зла!—разсуждали сенаторы.—Не

может быть прочен мир гражданский там, где нарушается религиозный. В угодность

заклятому врагу, мы должны насиловать совесть, распространять заблуждение,

нарушать основание закона: чего себе не хочешь, того другому не делай. Но еслиб мы

этого и хотели, то в праве ли так поступать? Уния русских с римскою церковью

установлена в национальном с н

ѵ оде и утверждена св. отцом. Пусть таким образом и

уничтожается!» 2).

Домогательства русских уничтожить унию тронули щекотливую струну польского

сердца, фанатически-приверженного в тот век к католической религии. Все

единодушно были проникнуты негодованием. В то время были

!) Jak. Michaf., 586—587.

2) Annal. Polon. СИш., I, 211.

377

открыты хитрости Верещаки; перехвачена переписка. Его заточили в

мариенбургскую крепость.

«Вот чтб делают эти защитники, раскола,—говорили тогда паны;—они все злодеи,

все изменники!»

«О, не потерпи, король, монарх наш, такого гнусного унижения!—кричали в

посольской избе.—Ты принял на себя долг охранять свободный парод; ты должен быть

полным королем нашей нации и не разделять своей короны с кем бы то ни было, тем

более с хлопом. Препоясай меч свой: мы идем за тобою; нас много у тебя; пойдем все

поголовно, и юноши, и мужи, и старцы, за вольность нашу, накажем эту наглую

сволочь! Пусть не брыкает Хмельницкий; в горло заткнем его дерзкое требование!»

Мысль о защите римско-католической церкви и шляхетской свободы породила

редкое между поляками единодушие.

24-го декабря, в последнее заседание сейма, война была объявлена всеми голосами.

Сейм положил созвать посполитое рушенье и собирать временные подати для платы

регулярному войску. Так как это было противно обыкновению, то некоторые сначала

стали представлять несообразностьдвух повинностей разом, приводя обыкновенную

пословицу: «с одного быка драть две кожп». Но король, в пример прочим, пожертвовал