Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

Старалась уверить себя, что эти немцы, у нее в госпитале, - совсем другие люди, чем те, в Смоленске. Да они и в самом деле были другие. Они умирали или поправлялись у нее на глазах, жадно и благодарно ели, стонали или терпели боль, тревожно спрашивали, можно ли будет писать письма из плена, и уже заранее писали их. Были и такие, что показывали фотографии детей, и она не могла заставить себя с ненавистью смотреть на это "фашистское отродье". И дети были похожи на детей, и лежавшие в госпитале немцы были похожи на людей, и она спорила из-за них со своими, и еще сегодня в последний раз скандалила, уже при эвакуации госпиталя, когда грузили на машины неспособных ходить, а способных передвигаться строили в колонны, - требовала побольше раненых посадить на грузовики и поменьше оставить идти своим ходом.

Но теперь все, слава богу, уже позади: еще вчера, в ожидании общей капитуляции, пришел приказ очистить вблизи передовой резервные госпитальные помещения. Колонны двинулись в тыл с утра, и Росляков, приехавший к шестнадцати - сроку окончания эвакуации, застал хвост последнего грузовика, похвалил Таню, что уложилась в срок, и рассказал, что вместе с Паулюсом сдались не то пятнадцать, не то шестнадцать генералов и войска начали складывать оружие.

- Это у соседей, - добавил Росляков. - А на участке нашей армии пока стреляют.

- Может, до них еще не дошло?

- Кто их знает! - сказал Росляков. - Поживем - увидим. Наверно, злитесь на меня, что обещал заменить мужиком и не заменил?

- Ничего, я под конец уже привыкла.

- Вы, оказывается, тут даже на замполита Сто одиннадцатой шумели, что ваших немцев не по норме кормят! "Откуда ты, говорит, такую отчаянную партизанку на меня напустил? Чуть ли не под пистолетом меня держала: харчи или смерть!"

Таня рассмеялась.

- Да ну, это он шутит. Я, правда, к нему ходила, я и к замполиту полка ходила. Все понемножку помогли.

- Была бы у нас медаль "За милосердие" - пришлось бы представить, сказал Росляков, - а раз ее нет, представим к "Отваге". Все же одна женщина против восьмисот немцев!

Они уже подошли к его "эмке".

- Ну что, поехали?

- Никаких медалей я не заслужила, даже смешно, - сказала Таня. - Но если действительно согласны доставить мне радость, то знаете что...

- Ну?

Она запнулась и все-таки сказала:

- Оставьте меня до завтра тут. Мне нужно здесь, в дивизии, повидать одного человека.

Росляков посмотрел на нее с удивлением. Не ожидал, что способна на такую откровенность. А вообще-то просьба вполне исполнимая. Все равно он до завтра не имел в виду никуда ее посылать, заранее так и считал: пусть передохнет после своих немцев.

Таня подняла глаза на молчавшего Рослякова.

- Не беспокойтесь, я точная, к утру, к девяти, буду на месте.

- Боюсь, как бы вообще тут не остались, - пошутил Росляков.

- Не останусь, - сказала Таня, - у них в дивизии пока нет свободных единиц. Я уже спрашивала. Ну как, можно? - И она улыбнулась. - Вместо "Отваги".

- Так и быть, оставайтесь, - махнул рукой Росляков. - До штаба дивизии подвезти? Все равно мимо еду.

И, ни о чем больше не расспрашивая, он ссадил Таню через километр, у штаба дивизии, и поехал дальше.

Штаб дивизии был теперь в том самом подвале, куда пять дней назад Таня приходила к Синцову. Наступали сумерки, и до ушедшего вперед батальона было бы не так просто добраться, но ей сегодня вообще везло. Едва она, проводив глазами машину с Росляковым, направилась к стоявшему у входа автоматчику, как оттуда вышли несколько человек, и один из них - знакомый замполит 332-го стрелкового. Она была у него два раза из-за своих немцев.

- Армейской медицине привет, - сказал Левашов. - Чего еще требуется для ваших фрицев? Куры, яйки?

- Ничего им уже не требуется. Эвакуировала.

- А вы не горюйте, Паулюс-то - небось уже слыхали? - хенде хох! Так что к завтрему новых подкинем, под ваше руководство!

- Спасибо!

- А что - спасибо? Нас, замполитов, например, уже собирали, внедряли, как в предвидении капитуляции с личным составом работать. Еще вчера убий, и никаких гвоздей, а завтра - пальцем не тронь! Все равно как тормозить на полном ходу. Чуть что - и юзом! Бывайте здоровы, я в полк пошагал.

- В полк? - обрадовалась Таня.

- А как же? - сказал Левашов. - Раз в меня внедрили, теперь я иду внедрять. По нисходящей.

- Можно, я с вами пойду? - спросила Таня. - Хочу повидать капитана Синцова. Помните, я через вас ему привет передавала?

- Все исполнил в тот же день. Я у него частый гость. Боюсь только, как бы его сегодня пьяным не напоили: он у нас с утра именинник. Первого немецкого генерала в плен взял. Лично сам.

Таня не знала, радоваться или огорчаться. Это, конечно, замечательно, что Синцов взял в плен немецкого генерала. Но то, о чем она думала эти пять дней, было слишком серьезно, чтобы прийти и застать его пьяным.

- Неужели правда?

- Что генерала взял? Честное пионерское!

- Нет, вы сказали, что он, наверное, пьяный сейчас. Я никогда не думала...

- Ну и правильно, что не думали. Пошутил. Ему лишняя чарка - как слону дробина. Он знаете как тогда вашему привету обрадовался?

- Правда?

- Что за привычка такая: правда, правда... Были бы мужиком, уже схлопотали бы за это по шее.

- Ну что ж, стукните, раз виновата, - улыбнулась Таня.

- Еще чего! Я свою жену и то не бил. Даже когда, выйдя из госпиталя, с другим нашел, все равно пальцем не тронул. Только по лысине его немного похлопал, а ей сказал: "Иди живи со своим кучерявым". Вот какие бывают в жизни события, товарищ военврач...

- А кто он был?

- Человек, каких много. Я и красивей и моложе его был, но зато он ей обещал, что на войне не умрет. А я не мог.

- А простить ее не смогли? - вдруг спросила Таня.

- А как? Лечь с ней обратно в постель вместо того мужика, которого я по лысине хлопал, а он стоял по стойке смирно, боясь жизни лишиться? Лежать с ней и думать про это?

- Нет, конечно, - сказала Таня.

- А знаете, почему вспомнил? Потому что сегодня, когда о Паулюсе узнал, в первый раз подумал про свою жизнь после войны. - Левашов молча прошел несколько шагов, потом сказал: - Синцов, когда я вашу записку отдал, рассказывал мне про вас.

- Что?

- Как вы вместе из окружения шли.

- А-а, - сказала она и ничего не добавила.

- Можно один вопрос, раз уж заговорили? Между им и вами не было и нет?

- Пока нет.

- Интересная вы женщина. Как думаете, так и говорите.

- А что, это плохо?

- Нет, хорошо.

"А что хорошего? - подумала Таня. - Говорю так, потому что, если это случится, они все равно будут знать: и Росляков, и этот замполит полка, и тот замполит, там, у него в батальоне... Потому что здесь все равно все у всех на глазах. И ничего в этом нет хорошего. Другое дело, что я не боюсь этого. Когда вместе шли из окружения и он с Золотаревым спас меня, я была просто благодарна ему, и больше ничего. Это мне только кажется, что я уже тогда что-то чувствовала. А на самом деле, хотя невозможно признаться ему в этом, я в первый раз подумала о себе и о нем в госпитале, после того как рассказала ему про смерть Маши. И когда уже уходил, почувствовала, что хочу увидеть его еще раз. А в батальоне, когда пришла и увидела, как он рад мне, поняла, что с нами обоими должно еще что-то случиться. И сколько потом ни думала, ни ругала себя: откуда такая уверенность? - все равно она есть и стала еще сильней, чем тогда, в первую минуту".

Идя сейчас с Левашовым, она с тревогой подумала о том, что раньше не приходило в голову. За эти пять дней там, среди немцев, ее чувство к Синцову выросло и стало другим, чем было. А он? Мог ли он думать о ней? До нее ли ему было? Поймет ли он ее? А если не поймет, то вообще ничего не поймет. И, может быть, даже удивится ее приходу.

- От полка до батальона, так и быть, дам в провожатые своего ординарца Феоктистова, - сказал Левашов. - Будете топать с ним, как Пат и Паташон.