Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Разрешите вернуться в батальон? - спросил Синцов.

- Погоди, - сказал Кузьмич. - Я тебе еще спасибо не сказал.

Он подошел к Синцову и крепко пожал руку.

- Обнял бы тебя ото всей души, да при нем не хочу. Чтоб много о себе не думал. Как ты на этот минный подкоп напал?

- А я знал про него, когда еще в своей старой дивизии был, - сказал Синцов. - Наши саперы вели тогда ход под улицей, с той стороны, к немцам, хотели фугас под ними рвануть, и уже почти довели - вдруг тяжелый снаряд попал и крышу хода пробил. Не у нас в полку было, но вся дивизия знала об этой неудаче.

- Да, - сказал Кузьмич. - То-то командир полка хвалит тебя последние дни, говорит, хорошо воюешь. Теперь понятно, раз места знакомые. Хотя дураку и это без пользы, только умному впрок. Раз действительно генерал, обратился Кузьмич к Туманяну, - звони Пикину, пусть дальше, наверх, докладывает.

- Сейчас вас соединю, - сказал Туманян.

- А чего меня соединять? Твой полк взял - ты и доноси в свое удовольствие. - Кузьмич повернулся к Завалишину: - Спроси его: как так? Почему у него командный пункт на переднем краю оказался?

Завалишин перевел немцу вопрос Кузьмина и, выслушав ответ немца, сказал:

- Он объясняет, что за эти дни два раза менял командные пункты. А вчера к вечеру потерял связь с частями, ночью пытался восстановить, но люди не вернулись.

- Наша работа, - кивнул Синцов. - Трое было, один - офицер.

- В общем ясно, - сказал Кузьмич, - что довели их вчера до ручки. Переведи ему: раз сдался - гарантируем ему жизнь согласно условиям капитуляции.

- Он говорил, что имеет при себе условия капитуляции, он их знает, сказал Завалишин.

- А раз знает, мы ему немного погодя радиорупор дадим. Пусть объяснит своим солдатам и офицерам, кто у него еще живой остался, что сидит в плену и им того же желает.

Пока Завалишин переводил это немцу, Кузьмич прислушивался к разговору Туманяна с Пикиным по телефону.

- Ну, чего там?

- Пикин приказал трубку не класть, пока со штабом армии не переговорит.

Кузьмич снова повернулся к Завалишину:

- Какой его ответ?

- Говорит, что раз он отрезан от своей дивизии, то его приказы недействительны, в командование ею вступил начальник штаба. И что попал к нам в плен - говорить по радио отказывается. Если мы считаем нужным, пусть мы сами и сообщим.

- А сколько у него людей в дивизии на сегодня в точности осталось? Навряд ли ответит, но, на всякий случай, спроси. Известно это ему?

Немец отрицательно мотнул головой.

- Скажи ему, - обратился Кузьмич к Завалишину, - что больше спрашивать про это не буду, пущай остается при своей присяге. Скажи: добьем к завтрему всю его дивизию и сами, без него, узнаем, что у них было и чего не стало.

Немец выслушал и пожал плечами. В выражении его усталого, но тщательно приведенного в порядок лица было что-то отрешенное: он перешел черту и за ней, за этой чертой, кажется, уже не думал о судьбе своей дивизии.

- Артемьев, ты, я видел, с "Казбеком" ходил, предложи ему.

Артемьев вынул пачку и протянул немцу.

Немец отрицательно качнул головой и что-то сказал Завалишину.

- Он не курит.

- Ко всему некурящий. - Кузьмич еще раз взглянул на немецкого генерала, отвернулся, сказал, обращаясь ко всем, кто был в землянке: - Перед той войной служил я сверхсрочную в драгунском полку. А шефом у нас был его высочество кронпринц Фридрих-Вильгельм. А наш эскадронный, между прочим, тоже был немец, Гарденберг. И был такой случай: в одно лето этот Фридрих-Вильгельм сделал через границу поездку в наш полк верхом. Мы в Царстве Польском у самой границы стояли. Был смотр, и как сейчас помню его личность: длинный, как жердь, форма гусарская, а сам конопатый, словно мухи на нем сидели. Когда мимо ехал, глаза на нас лупил, - Кузьмич кивнул в сторону немца, - как этот сейчас. Здоровался с нами по-русски. А после смотра приказал раздать рядовым по целковому, а старшим унтер-офицерам по пять. Так что мне пятерка от него досталась. Он с какого года, спроси, - снова кивнул Кузьмич на немецкого генерала.

- Тысяча восемьсот восемьдесят седьмого, - перевел Завалишин.

- А я с восемьдесят шестого, - сказал Кузьмич, - можно сказать, погодки. - И, словно вдруг перестали существовать и этот немецкий генерал, и все окружающие, надолго задумался над чем-то, чего, наверное, нельзя было высказать вслух.

- Пикин вас к телефону, - нарушил тишину голос Туманяна.

Кузьмич с усилием поднялся и, подволакивая ногу, мягко ступая разбитыми валенками по полу блиндажа, пошел к телефону.

- Спасибо, - сказал он в трубку. - Ясно. - И еще раз повторил: - Ясно, что немедленно! Нам тут с ним христосоваться самим время нет. - И, положив трубку, спросил у Туманяна: - Без своего комбата полдня обойдешься? Можешь ему в награду отпуск дать?

- Если прикажете, за него Ильин останется, - сказал Туманян.

Кузьмин повернулся к Синцову:

- В армию к начальнику штаба генералу Серпилину пленного лично доставишь. На моей машине и с двумя автоматчиками, с теми, с которыми брал его.

- Я языком не владею, товарищ генерал, всего сотню слов знаю, признался Синцов, хотя боялся, что напоминает об этом во вред себе. Могут перерешить и послать Завалишина.

- А ты вези и молчи. С него допросов снимать нам аккурат не ведено. И он пусть помолчит, подумает. Есть об чем. Еще в ту войну небось в господах офицерах был, академии кончал - сперва Вильгельму: "Ваше императорское!", потом Гитлеру: "Хайль!", и вдруг к бывшему унтер-офицеру драгунского полка в плен! Как это понять?

- Перевести ему? - спросил Завалишин, заметивший, как напряженно вслушивался немец в знакомые слова.

- Переводи, что отвезут в штаб армии. А все другое-прочее не для его ушей.

Завалишин перевел. Немец, который встал и продолжал стоять с тех пор, как встал Кузьмин, вдруг быстро и озабоченно сказал что-то Завалишину.

- Просит, чтобы ему была обеспечена безопасность.

- Давайте выводите его, - ничего не ответив на это, сказал Кузьмич, обращаясь сразу к Артемьеву и Завалишину. - А ты, - обернулся он к Синцову, - обожди. Догонишь. - И, когда Артемьев и Завалишин вышли с немцем, посмотрев в глаза Синцову, спросил: - С начальником штаба армии лично знаком?

- Был знаком.

- А я помню, что знаком, - сказал Кузьмич. - Я тебе от него привет передавал. Из окружения вместе с ним выходил, так?

- Так.

- Вот ты и доставь ему немца! - Он обнял и поцеловал Синцова. - А мы тут обратно воевать начнем. А ты не спеши. И обедом начальник штаба угостит - пообедай. И водки предложит с ним выпить - выпей. Заслужил. И к ночи будь, потому что свыше этого отпуска тебе дать не вправе. А замполиту скажи, чтоб теперь же, зараз реляции на бойцов готовил. Если к вечеру сочинит, завтра же всем до единого "Отвагу" вручу!

- Ну и везучий же ты, черт! - сказал Синцову Артемьев, когда немецкий генерал уже был усажен в машину между двумя автоматчиками. - Если б мне кто-нибудь до войны сказал, что Ванька Синцов возьмет в плен немецкого генерала, я бы со смеху помер! Ты не обижайся, но, ей-богу, до сих пор в голове не укладывается! И завидую, конечно! Вот так! - Он провел пальцами по горлу, широко улыбнулся, и у Синцова отлегло от сердца - пропал неприятный осадок от первых слов Артемьева.

Он простился, сел рядом с водителем и поехал, первое время с усилием заставляя себя не оглядываться на немца и продолжая испытывать удивление перед тем, как неожиданно и просто все это произошло.

Что немцы, сидевшие в развалинах этого дома, отрезаны от остальных. Синцов почувствовал еще вчера поздно вечером, когда солдаты убили троих, вылезших из развалин. Договорились с артиллеристами, что они к утру подтянут две батареи на прямую наводку и еще раз как следует дадут по развалинам, - может быть, немцы не выдержат и сдадутся без боя. За последние дни уже несколько раз так бывало. Но все же огонь огнем, а решили ночью, заранее прощупать подходы к развалинам на случай, если артиллерия дела не решит.