Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

Нащупывая подходы, разведчики напоролись на яму посреди улицы. Доложили, что яма какая-то странная, вроде бы с лазом... Синцов пошел туда сам. Прикинул на местности и подумал: а не тот ли это самый, не доведенный до конца, пробитый снарядом подкоп? Лаз расчистили и нашли в нем вмерзшие в землю остатки тел двух саперов, которые были в голове хода в момент, когда его пробило.

С этого все началось ночью, а на рассвете после разведки, в которую Синцов сначала сползал вдвоем, пролезли через ход в развалины уже вдесятером. И, застигнутые врасплох, немцы сдались без единого выстрела.

Все это до сих пор как-то не умещалось в уме. Сколько, бывало, трудов и крови стоил какой-нибудь "язык", сколько людей из-за него лишались жизни! А тут взяли генерала и пять офицеров, не говоря уже о солдатах, и даже волос не упал ни с чьей головы. Вот уж действительно удача!

Артемьев сказал откровенно: не ожидал! "Ясно, не ожидал, я сам не ожидал. А вот взял. Ей-богу, честное слово, взял", - Синцов даже улыбнулся собственным мыслям и подумал, что хорошо бы поскорей увидеть еще раз маленькую докторшу Таню Овсянникову и рассказать ей о такой редкой удаче. Почему вспомнил о ней? Потому что когда-то скитались вместе в окружении и она больше чем кто-нибудь поймет тебя? А в общем, ерунда, не поэтому. Просто хочется увидеть ее. В конце концов еще не вечер жизни - всего тридцать лет...

Ему снова захотелось повернуться и посмотреть на немецкого генерала: какое у него сейчас выражение лица?

Но, несмотря на все свое хорошее настроение, удержался и только весело спросил сидевших сзади автоматчиков:

- Как там немец, ребята? Не ерзает?

- Не-е, смирный, - сказал один из автоматчиков, и в голосе его была снисходительность. - Может, дать ему закурить?

- Ему уже предлагали - он некурящий.

- А может, он пьющий? У меня во фляге есть немного. А он все время щекой дергает, видать, знобит его.

- Ничего, скоро доедем до места, там, найдут нужным, дадут, - сказал Синцов. - Только следите, чтоб он у вас там не глотнул какую-нибудь пилюлю - и на тот свет!

- У нас не глотнет! - откликнулся второй автоматчик. - Он у нас крепко зажатый.

- А как вы считаете, товарищ капитан, - помолчав, спросил первый, будет нам всем, например, сегодня награда?

- Это как наверху скажут, - строго ответил недовольный вопросом Синцов.

- А мы не про то, что наверху скажут, - рассмеялся автоматчик, - мы про то, за чем недалеко ходить! Будет от вас старшине приказание нам перед отбоем двойную норму дать по такому случаю?

- А вы как думали?

- А мы так и думаем.

- Значит, как в воду глядите!

Синцов довольно потянулся: самому хотелось сегодня выпить. Выпить, согреться, накрыться полушубком и проспать подряд так часов двенадцать или больше, сколько поспится. Подумал об этом и усмехнулся несбыточности своего желания.

"Дать тебе медаль может и командир дивизии, дать орден - командующий армией... А твердо обещать тебе, комбату, что ты, находясь не в госпитале и не во втором эшелоне, а у себя в батальоне, на передовой, проспишь двенадцать часов подряд, - этого тебе на войне не может обещать и сам господь бог".

- Зайдите сперва один. - Адъютант кивнул на дверь, из которой вышел.

Синцов, сидевший вместе с немцем в адъютантской у Серпилина, увидел, как немец тоже поднимается, и сказал ему:

- Вартен! Зетцен зи зих! [Подождите! Посидите!] - и один вошел к Серпилину.

- Товарищ генерал, по приказанию командира Сто одиннадцатой дивизии генерал-майор Инсфельд, командир двадцать седьмой немецкой пехотной дивизии, в штаб армии доставлен.

Когда Синцов вошел и, закрыв за собой дверь, вытянулся у порога, Серпилин стоял у стола, опираясь на него пальцами левой руки. Убрав со стола руку, он чуть заметным движением плеч подчеркнул, что принимает рапорт. Лицо у него было такое, что Синцову показалось: Серпилин его не узнал.

- Благодарю, - сказал Серпилин все с тем же удивившим Синцова неподвижным, неузнающим выражением лица, сделал два шага навстречу и протянул руку: - Здравствуй, Иван Петрович, вот ты какой стал!

- Что, сразу не узнали, товарищ генерал?

- Из дивизии позвонили, доложили, кто сопровождает. А так, пожалуй, не узнал бы.

- Переводчик явится через пять минут, - сказал за спиной Синцова адъютант.

- Значит, пять минут имеем. Присаживайся.

Серпилин сел сбоку у стола и, подперев щеку рукой, некоторое время молча глядел на Синцова.

- Нет, узнал бы. Скажи откровенно: ты в силах забыть, как мы тогда из окружения выходили?

- Никогда этого не забуду.

- И я не в силах, - сказал Серпилин. - Хочу и не могу. А может, это так и надо, что мы не в силах все это забыть?

Сказал так, словно думал еще о чем-то. Словно был одновременно и близок в своих мыслях к тому, о чем говорил, и очень далек от этого.

- А я вас в первый же день, как в армию прибыл, видел, в пяти шагах.

- Отчего же не подошел?

Синцов запнулся. Надо было объяснить, что он нечаянно оказался свидетелем тогдашнего крупного разговора Серпилина с командующим, а объяснять это было неудобно.

- Вы заняты были.

- Все равно, зря не подошел. Когда это было?

- Девятого января, накануне наступления.

- Да, накануне наступления... - Серпилин почему-то вздохнул и вдруг, словно стряхнув с себя что-то мешавшее ему, сказал другим, изменившимся голосом:

- Когда командующему по телефону доложил, он сказал: "За первого генерала - орден!" Можешь считать, что уже получил. Поздравляю.

Синцов встал с табуретки.

- Служу Советскому Союзу!

Серпилин показал было рукой, чтоб Синцов садился, но взглянул на часы и сам встал.

- Да, далеко он нас с тобой тогда гнал. - Серпилин кивнул на дверь, за которой там, во второй комнате, сидел немец. - Мертвых жаль. Всех мертвых жаль. А тех жальче всего. Тем мертвым немецких генералов в плен уже не брать. И даже во сне этого не увидеть... Как ты, комбат, сегодня со своей колокольни смотришь, после того как генерала в плен взял, - надолго их еще хватит?

- С моей колокольни трудно судить, товарищ генерал...

- Неверно, - прервал Серпилин. - Об этом как раз без тебя трудно судить.

- По-моему, уже ненадолго.

- А конкретно?

- Дня на два, на три.

- Сколько у тебя в батальоне в строю осталось?

- На сегодня сто девять.

- Не густо, - сказал Серпилин. - На немца у адъютанта расписку возьми. И поезжай. Береги себя по мере возможности, раз, по-твоему, уже только два-три дня осталось.

- Как-нибудь, - сказал Синцов. - Я за то время, что с вами не виделись, уже четыре раза был ранен. Пора на этом остановиться.

Серпилин посмотрел на него внимательно и вдруг спросил:

- Ты какого года?

- Двенадцатого, товарищ генерал.

- Да, - задумчиво сказал Серпилин, и лицо у него снова стало отсутствующим. - Ну, иди.

Пожал руку, повернулся и пошел к своему столу, а когда сел и поднял глаза, Синцова уже не было, в дверях стоял адъютант. - Где переводчик? Шесть минут прошло.

- Еще не явился.

- А зачем доложил, что через пять минут будет? Как явится, пусть заходит сразу с немцем. И пока немец у меня будет, по телефону не соединяй. При неотложном звонке доложи - буду от тебя говорить. Все.

Посмотрев вслед адъютанту, виноватым движением закрывавшему за собой дверь, Серпилин сел за стол и тяжело вздохнул. Оказывается, даже при встрече с Синцовым ему не удалось вполне скрыть то, что он переживал сейчас сам, - поймал на себе удивленный взгляд капитана.

А сейчас надо было собраться во что бы то ни стало и наконец хотя бы через силу начать думать об этом немце, а не о себе и о сыне, извещение о смерти которого с изложением обстоятельств прислал сегодня утром по полевой почте неизвестный ему батальонный комиссар Чернов, замполит 96-й танковой бригады и, видимо, добрый человек.

Оказывается, сын служил помпотехом батальона в этой бригаде, был смертельно ранен и умер на поле боя.