Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- В первый раз, товарищ капитан!

- А для похоронной два раза не надо. Не окажись с тобой рядом Авдеича сидел бы писал сейчас похоронную твоей мамаше. Веселое дело.

- Не думал, что вам донесут.

- Не донесут, а доложат. Повторите!

- Доложат.

- Вот так! Иди. И скажи спасибо, что не при бойцах выволочку получил. В другой раз не пожалею. Автомат свой забери. Он мне не нужен, тем более грязный.

Высокий взял из рук Синцова автомат и вышел, на ходу обиженно дернув плечами.

Синцов повернулся к Тане и увидел, что она лежит с открытыми глазами.

- Давно не спите?

- Нет, только что. - Она села. - Кого это вы так?

- Нашего Рыбочкина, адъютанта. Беззаветный парнишка, но приходится воспитывать.

Таня улыбнулась:

- Так сказали о нем, словно вам самому пятьдесят.

- А на войне сам себе иногда кажешься старше, чем есть, - без улыбки сказал Синцов и, бросив руку за спину, не глядя подвернув под себя кресло, сел напротив Тани. - Ты даже не представляешь себе, как я рад тебя видеть! - Он крепко стиснул ей руку, кажется, хотел задержать, но отпустил.

Впервые сказал ей "ты". Раньше никогда не говорил. Хотя мог бы давно. Даже когда шли из окружения и когда потом тащил ее с Золотаревым - все равно все на "вы". И он, и она ему: "Иван Петрович". С Золотаревым на "ты", а с ним - на "вы".

Она смотрела ему в лицо и молчала.

- Надолго к нам?

- В принципе отпускная до завтра, до утра.

- Значит, ночуешь у нас при всех обстоятельствах. А утром проводим тебя.

"Да, при всех обстоятельствах... - подумала она. - Обстоятельства простые - взяла и пришла к тебе, и никуда не хочу от тебя уходить..." Она посмотрела на него так, словно сказала все это вслух.

- Я узнала про ваших товарищей. Они оба живы и поправлются.

- Спасибо огромное! Видели их? - снова перешел он на "вы".

- Нет, узнала через других. Так до сих пор все и сидела со своими немцами. Только сегодня в шестнадцать закончила их эвакуацию и прямо к вам.

- Молодец! - Он снова крепко стиснул ей руку и снова отпустил.

"Ясно, молодец! - улыбнулась она самой себе. - Теперь вижу, что оба хотели этого. А сделала я".

- Скажи мне, который час? - Она наконец тоже впервые сказала ему "ты".

Он посмотрел на часы.

- Двадцать один ровно.

- Хочу умыться. - Она встала, огорченная тем, как мало остается времени.

- А может, вообще хочешь помыться после этого их госпиталя? - спросил он. - Особых условий у нас нет, конечно. Но все же чулан плащ-палаткой завешен, таз дадим и чайник с кипятком - все, что в силах.

Она ничего не ответила, только радостно кивнула, и он, отдернув плащ-палатку в изголовье своей койки, достал из-под подушки и протянул ей полотенце.

- Чистое.

- Что у вас тут готовится? - Она кивнула на стол.

Она только теперь, когда встала, заметила, что на столе кругом стоят приборы - тарелки и кружки, а посредине еще что-то, накрытое газетами.

- Решили немного отметить, что Паулюса в плен взяли и в батальоне у нас тоже сегодня одно событие...

Она уже знала об этом и от Левашова и от Ильина и ждала, что он сейчас скажет ей об этом сам, но он не сказал.

- В общем, собрали понемногу и пайкового и трофейного. Так и так собирались тебя будить, чтобы вместе.

- А я не задержу вас? - спросила она, взмахнув полотенцем.

- Ничего, подождем.

- Я быстро.

Они вместе вышли в соседний подвал. Теперь там за столом у телефона сидел не Ильин, а этот длинный, которого отчитывал Синцов.

Он поднялся и, стоя у стола, с любопытством смотрел на Таню.

- Чего стал, знакомься, - сказал Синцов и, когда Рыбочкин подошел и поздоровался, спросил его: - Где Иван Авдеич?

- Вышел куда-то.

- Я покажу, где помыться. А ты зови Ильина и Завалишина. Будем ужинать.

Синцов пошел вместе с Таней, но в это время затрещал телефон, и Рыбочкин крикнул вдогонку:

- Товарищ капитан, вас!

Синцов вернулся и, беря трубку, кивнул Рыбочкину:

- Сходи, покажи!

"Девятый на проводе", - услышала Таня, выходя вместе с Рыбочкиным, громкий и, как ей показалось, встревоженный голос Синцова. Услышала и подумала: "Неужели его куда-нибудь вызовут?"

Синцова никуда не вызвали. Когда Таня вернулась, все уже сидели за столом и ждали ее.

- С легким паром! - сказал Завалишин, усаживая ее между собой и Ильиным, напротив Синцова.

Она кивнула и улыбнулась Завалишину. У пего было такое же заспанное доброе лицо, как и тогда, в прошлый раз, и те же очки, с одним треснувшим посередине стеклом.

- У вас, можно сказать, настоящая баня. Я даже голову вымыла.

- Настоящую баню для всех и вся подготовим, когда с фрицами закончим, сказал Ильин, - а пока кто как ухитряется, в зависимости от обстановки и характера. Иван Петров, например, - он кивнул на Синцова, - каждое утро до пояса снегом, а Рыбочкин если через день за ушами потрет - и на том спасибо!

- Ладно тебе! Я его и так сегодня расстроил. - Синцов взял флягу и налил Рыбочкину первому.

Сначала выпили за главное сегодняшнее событие - за пленение Паулюса, а потом, как выразился Завалишин, "за трофей нашего батальонного масштаба". Рыбочкин, обращаясь к Тане, порывался рассказать на высоких нотах, как действовал при этом командир батальона, но Синцов не дал, так махнул на него рукой, что Рыбочкин на полуслове замолчал. Тане даже стало жаль его: после того, как она слышала выговор, полученный им от Синцова, ей показалось, что Рыбочкин хотел, превозмогая обиду, из принципа отдать должное совершенному без его участия подвигу капитана, а ему не позволили и снова обидели. Она вообще была полна добра к этим людям, которые, как ей казалось, каждый по-своему любили человека, к которому она пришла.

- А теперь выпьем за Таню, - вдруг сказал Синцов, поглядев ей прямо в глаза. - И вы все выпейте за нее, ребята, потому что я ее очень люблю.

И кто-то сказал что-то еще, пока он смотрел на нее, и, кажется, все выпили, и она тоже выпила, не поглядев в кружку, и, пошарив по столу, взяла сухарь и закусила, и сухарь очень громко хрустнул на зубах.

А Синцов все еще смотрел на нее. И лицо у него было молодое и веселое. И она не могла вспомнить, говорил ли он когда-нибудь при ней "ребята" тогда, в сорок первом, в окружении. У нее вдруг навернулась слеза от мысли: почему они не встретились с ним раньше, до Николая, до войны, до всего, что было потом в ее жизни?

- Ты чего? - спросил он и, дотянувшись рукой через стол, мягко, пальцем, смахнул у нее со щеки слезу.

Она ничего не ответила. Она не понимала, что пришедшая ей в голову мысль была глупой и несправедливой. Ей искренне казалось, что тогда, семь лет назад, еще никого не встретив и ни на кого не потратив своих чувств, она была богаче, чем сейчас. Ей не приходило в голову, что тогда, в свои девятнадцать лет, она была гораздо бедней, чем сейчас, когда ей двадцать шесть и когда она сидит напротив него здесь, на войне.

- Зачем сухари грызете? - спросил Ильин. - Шоколадом закусите! Голод, голод, а запас шоколада у генерала под койкой все же был захованный!

- Лучше сначала картошечки, - улыбнулась Таня. - Я ее вот такую, жареную, уж и не помню, когда ела!

- Картошечки так картошечки! - Ильин придвинул ей сковородку. - А полушубок скиньте, жарко!

- Да, правда. - Таня сбросила полушубок на спинку кресла.

- На сегодня нам подвезло, - сказал Ильин. - Печка немецкая, казенного образца и кокс к ней. Будем жить, как паны, жечь без остатка. Как тогда, когда ты к нам в первую ночь в батальон пришел, - напомнил он Синцову.

- Ты вообще тепло любишь, - сказал Завалишин.

- А кто его не любит, дворовая собака и та любит. А экономии не развожу, потому что завтра все равно выгонят.

- Кто выгонит? - удивилась Таня, подумав, что он говорит о немцах.

- Еще не знаю. Кто повыше, тот и выгонит. Или Туманян - он уже прицеливался, спрашивал, как разместились. Или штаб дивизии. Или еще кто. А только нам, грешным, эту квартиру не оставят. Не по чину. А раз выгонят - жжем!