Сократ

Кипарисс далеко отшвырнул камешки.

- Не пойду я на этот суд!

- Не будь бабой! - крикнул Форкин.

- Не пойду! Не стану я за три обола убивать человека или отпускать преступника!

- Это только сначала. Потом привыкнешь.

- Не привыкну.

- Но ты должен пойти ради всех нас! От этого тебе не отвертеться.

Кипарисс промолчал. Колыбельная песня зазвучала громче и сладостней в ночной тишине. Форкин смягчился:

- Знаешь, как нам разрешить спор?

- Хотел бы я знать, - миролюбиво отозвался Кипарисс.

- Бросим жребий. - Форкин вытащил из сумки тряпицу, в которой была увязана монетка. - Ты будешь сова, то есть черный боб, я - Афина, стало быть, белый.

Он подбросил монетку. Все внимательно следили за ней.

- Афина! Белый! - первым крикнул Гиперион.

- Вот и все, - засмеялся Форкин. - Значит, я положу белый, а ты черный боб. И мученьям конец.

Все засмеялись тому, как одним махом они свалили с себя ответственность, передав ее в руки богини удачи Тихи.

Женщина перестала напевать, сказала:

- Вот как решается жизнь или смерть человека...

Сова - Афина, черный боб - белый боб... Как упадет монетка, так и будет...

8

Сократ стоит, прислонившись к стене. Вокруг него играют дети. Солнце клонится к закату. Щуря глаза против света, Сократ разглядел роскошные носилки, несомые рабами.

Подчиняясь приказу, рабы остановились. Из носилок вылез человек в дорогих одеждах; подрагивая в коленях, он приблизился к Сократу. Легкая язвительная усмешка сморщила его лицо. Каждое его движение говорит о том, что этот человек осознает свое превосходство над философом.

- Хайре, драгоценный Сократ!

Сократ заслонил глаза ладонью от солнца. Он не узнает человека. И медленно отвечает:

- Хайре. Но почему ты назвал меня драгоценным?

- Потому что я убежден - ни в одном городе на свете, кроме Афин, нет второго Сократа.

- Не пойму - речь твоя насмехается или льстит?

- Когда узнаешь, кто это говорит, поймешь: ни то, ни другое. Просто я хотел почтить тебя.

- Не знаю, кто ты. Прости, против солнца плохо видно.

Человек взмахнул рукой. Это движение взвихрило волну благовоний, которыми пропитаны его прическа, кожа, его одежда.

- Я презренный бедняк, бродяга. Когда-то уличные мальчишки кричали мне вслед: "Комар! Комар!" Многие, вместо того чтоб положить обол в мою протянутую руку, плевали мне на ладонь. И сам ты никогда не дарил меня приветливым взглядом; быть может, тебе противно было даже мое имя...

- Анофелес, - назвал теперь это имя Сократ.

- Да. Комар. Значит, узнал-таки. И согласишься - нельзя правильно судить о человеке в его юности, ибо лишь зрелые годы показывают, удачна или неудачна была его жизнь.

- А сам ты как о себе судишь? - спросил Сократ. - Ты был удачлив?

Анофелес приподнял полу шелкового плаща и усмехнулся:

- Нужно ли отвечать?

- Прошу тебя об этом, - возразил Сократ, чувствуя, что входит в свою стихию.

- Исполняю твою прихоть, хотя и не очень люблю об этом говорить.

- Неприятные воспоминания? - бросил Сократ.

- Да нет. Но - старые обиды, несправедливость... Помнишь, как в годы правления тиранов обо мне ходили слухи, будто я сикофант?

- А ты им не был? - с детской наивностью спросил Сократ.

Анофелес оставил без внимания оскорбление.

- Я беседовал с властителями, с власть имущими, - возразил он. - Но ведь это же делаешь и ты. Это ли - работа сикофанта?

- Смотря по тому, о ком ты с ними беседовал и как. Того, кто в беседе с деспотами клевещет на человека за его спиной, кто хоть единым словом очернит человека, изменив мнение деспотов об оклеветанном в худшую сторону, сам оставаясь в тени, - того и называют сикофантом или доносчиком.

- Спасибо за поучение, - иронически отозвался Анофелес. - Благодарение богам, завистников у меня много! Я и не надеялся никогда на такой успех.

- Чем же меришь ты размеры своего успеха? - живо подхватил Сократ.

- Именно тобой! Ты для меня - самая убедительная мера. Ты был беден; теперь ты еще беднее. Твой плащ сваливается с плеч, твои босые ноги разъела грязь. За всю жизнь ты никогда не наедался досыта - и это пока ты жил один. Теперь у тебя на шее жена, сын, да еще эта нищенка Мирто. Твой дом наполовину развалился, от твоего ваяния остались лишь обломки камней, что валяются по двору. Старость застала тебя в большей нужде, чем та, которую я терпел в юности. Теперь - прости мою искренность, Сократ! - ты представляешься мне бедняком, бродягой, который назойливо пристает к людям...

- Ты сказал очень метко, - живо ответил Сократ. - Я бедняк. Нет у меня серебра, нет ни золота, ни виллы, ни рабов. Я бродяга: брожу по городу с утра до вечера. И я назойлив. Пристаю ко всем, к кому могу, с тем лишь различием, что ни у кого ничего не беру для себя, но - отдаю.

Анофелес захохотал.

- Знаю! Отдаешь! Пустыми руками раздаешь слова, которые никого не накормят и растают как дым...

- Не перебивай меня, Анофелес. Я сказал: я пристаю к людям, вытаскиваю из них, как повитуха ребенка, все, что сокрыто в человеке. Беседую, помогаю людям понять, что они сами могут научиться любой добродетели.

Последнее слово прозвучало в устах Сократа так просто и правдиво, словно вместо "добродетель" он сказал "хлеб".

- Да, ты стремишься к благороднейшей, к лучшей цели, этого у тебя не отнимешь, - похвалил Сократа Анофелес. - И все же ты - лишь учитель бедноты. Ты презирал софистов, резко отвергал их учение. И вот - эти софисты, к которым ныне я причисляю и себя, оказались практичнее: все они приобрели немалое имущество, объединились с демагогами, некоторые из них достигли высоких должностей, и всем им живется отлично.

Почудилось вдруг Анофелесу - бывший ваятель Сократ сам превращается в изваяние, каменеют складки его гиматия, только руки остаются живыми, их движения похожи на движения рук повитух, они хотят что-то извлечь из Анофелеса...

И он искренне предложил:

- Но что же мы тут стоим? Садись ко мне в носилки, продолжим беседу в моей вилле! Пора подумать об ужине...

Сократ не шевельнулся, и Анофелес потянул его за гиматий:

- Пойдем же, дорогой! Мой стол достаточно богат, чтоб усладить твой вкус!

Сократ легонько высвободил руку, улыбнулся: