Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани

Мельтешение цветных кругов перед глазами не утихало, цвета становились все более яркими, более насыщенными. В ушах стоял неимоверный гул, казалось, что на грудь упала огромная каменная плита.

Но постепенно все стало уходить куда-то в сторону. Джон почувствовал себя свободным от боли, хоть она не оставила его, но сделалась тихой, отстраненной, как будто все происходило не с ним, Джоном Кински, а с кем-то другим, совсем незнакомым ему человеком.

«Наверное, я уже умер», — так же спокойно констатировал Джон.

От этой мысли стало легко, цветная мозаика рассыпалась и вновь собралась перед глазами. Но Джон был уже совсем в другом мире. Он чувствовал мертвую зыбь во всем теле, его слегка подташнивало и все вокруг казалось каким-то чужим. Потом он передернулся, словно от прикосновения мокрого белья к коже, появилось нервное ощущение небритости, которое сменилось чувством опустошенности.

Мозаика снова рассыпалась, и на Джона наползла ночь. Он не сразу понял, что не видит самого себя, не видит своих рук, своего тела. Он существовал только в своих ощущениях и в мыслях.

Вокруг него из темноты возникали стены, на них проступали сперва тонкими линиями, а потом более отчетливо рамы картин. Тех картин, которые он давно не видел.

Из небытия выплывала мебель, тяжелые зеленые портьеры, ковры и звуки. Они тоже возникали постепенно, приходили из глубины этого забытого Джоном жилища. Он вновь был в своей прежней квартире, в той старой, где жил с Магдой и с дочерью.

Вдруг Джон ощутил запах навощенного паркета, он был чрезвычайно резким и отчетливым. Более реальным, чем все остальное. Потом запахло восковыми свечами, и Джон понял, что это не паркет, не свечи, это горят в большом камине дрова.

Огонь карабкался по сухим поленьям, облизывал их и превращал в пепел. Все происходило чрезвычайно быстро. И вот уже холодная зола лежала за решеткой камина.

Позади себя Джон услышал шаги и понял, что не может обернуться. Он хотел повернуть голову, но его взгляд оставался неподвижным.

Он видел все тот же камин и холодную золу, рассыпанную на колосниках. Шаги приближались, становились громкими и отчетливыми и вдруг затихли совсем рядом с ним. Джон почувствовал холодное прикосновение.

— Джон, это я, — услышал он голос.

— Кто?

— Это я, — прозвучало вновь.

И перед Джоном возникла рука, тонкие пальцы, длинные отполированные ногти. Рука повернулась к нему ладонью, и сверкнуло узкое обручальное кольцо.

— Это я.

— Магда? — выдохнул Джон.

— Джон, ты забыл меня.

— Я? Я никогда тебя не забывал.

— Джон, ты обманываешь, ты больше не помнишь ни меня, ни нашу дочь.

Джону стало невыносимо слышать этот голос. Ему сделалось больно, нестерпимая боль обожгла все его сознание.

— Я помню вас, Магда, я никогда не забывал.

— Раньше, Джон, ты вспоминал обо мне по ночам, а теперь нет. Я больше не слышу твоих мыслей, а слышишь ли ты мои?

Джон не знал, что ответить.

— Ты стал холодным, Джон.

Кински вновь ощутил прикосновение.

— Ты очень холодный, ты остываешь, ты превращаешься, Джон, в большой кусок льда, безразличный ко всему, кроме самого себя.

— А ты, Магда? Где ты, почему ты не показываешься?

Рука сделала легкое движение перед лицом Джона и закрыла ему глаза. И тут Джон ясно увидел: перед ним стояла женщина, ее волосы были опущены на лицо, и он не мог разобрать ее черт. На женщине не было ничего, и ее тело казалось смертельно бледным и светилось изнутри.

— Кто я? — спросила она из-под водопада волос.

— Ты — Магда, — сказал Джон.

Послышался нервный смех.

— Нет, ты не угадал.

— Ты — смерть.

— Нет, — вновь послышался смех. — Я — Магда, но ты — не Джон.

— А кто я?

— Подумай.

— Я — Джон Кински.

— Нет, неправда. Ты больше не Джон, Джон остался лежать на берегу океана возле горячего камня, похожего на череп буйвола, а ты — не Джон, точно так же, как я не Магда, — женщина откинула волосы с лица.

— Ты Стефани!

— Да, но это не мое лицо. Я его взяла в долг у твоей жены.

Женщина вновь провела ладонью перед лицом и мгновенно преобразилась: перед ним была Магда.

— Ты испугался? — засмеялась она. — Мы обе тебя любим, но от этого не легче ни мне, ни ей.

— Так легче мне, — сказал Джон, — я хочу, чтобы вы любили меня все время, а я буду любить вас.

— Так не бывает, — сказала Магда, — можно любить только кого-нибудь одного.

— Почему? Я люблю вас двоих.

— Нет, Джон, если любишь кого-то, то думаешь о нем, а думать о двух женщинах одновременно невозможно, согласись с этим.

— Что же мне тогда делать?

— Зачем? — спросила Магда.

— Что мне сделать, чтобы ты была спокойна и чтобы она была спокойна?

Магда молчала.

— Я должен умереть? — спросил Джон.

Женщина отрицательно покачала головой.

— Нет, это было бы слишком просто, Джон.

— Я должен жить?

Женщина вновь покачала головой.

— И это было бы слишком просто. Джон, ты решил, что твоя прежняя жизнь кончилась и ты начал новую. Но ты-то остался самим собой? В тебе присутствую я, дочь…

— Но теперь во мне есть Стефани — возразил Джон.

— Да, а через тебя и я вошла в нее. Неужели ты не понял, Джон, что Стефани — это тоже я?

— Но ты мертва, Магда.

Женщина вновь опустила на лицо волосы и протянула к Джону руки.

Он ощутил холод, идущий от ее ладоней и, как казалось Джону, громко закричал:

— Мама!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

— Пить виски с утра — скверная привычка. — Бывает и так: жил, жил человек да вдруг помер! — Билли обдумывает, как бы намазать Луизу на хлеб. — Если не считать разбитой машины и забинтованной головы, то со Стефани Харпер все в порядке. — Чаку начинает нравиться запах цветных девочек. — Даже суслику нельзя подолгу смотреть на движущиеся предметы. — Оружие в руках и мрачные мысли в голове.

— Мама!..

Его бескровные губы едва прошептали это слово. Оно прошелестело и сорвалось, сливаясь с шумом набегавшей волны.

— Какая я тебе мама? — громко, прямо в ухо Джону закричал хромой мужчина. — Парень, не надо было пить виски с утра. Не надо, это очень скверная привычка — напиваться спозаранку, тем более на таком солнце. Вот ты и отрубился. Наверное, ты начал еще вчера.

Хромой мужчина присел на корточки возле Джона и принялся трясти его за плечи:

— Очнись! Очнись! А то на этом солнце ты отдашь Богу душу.

— Душу… — повторил Джон Кински, — душу…

Он еще разговаривает! Напился и разговаривает! Во дает! — хромой огляделся по сторонам. — Эй, ребята! — громко закричал он, обращаясь к Чаку и Билли. — Это не ваш приятель так нализался?

Чак и Билли, перегнувшись через перила пристани, глянули на берег. Рядом с распростертым телом Джона Кински стоял вчерашний собутыльник Чака и звал их.

— Чего тебе? — закричал Чак.

— Да вот, ребята, может, это ваш приятель? С утра, наверное, перебрал виски, а сейчас помирает.

Чак посмотрел на Билли, тот глянул на Чака.

— Слушай, что с ним такое?

Чак пожал плечами.

— Может, действительно перебрал?

— Да нет, он не пил, я наблюдал за ним.

— Что тогда с ним могло случиться?

— Не знаю, может быть — солнечный удар, — сказал Билли.

Чак пробежал по гулкому настилу и, перепрыгнув через перила, заспешил к хромому и Джону Кински. Он стал на колени, взял руку Джона и нащупал пульс.

— Э-э, приятель, да ему совсем скверно, — он с тревогой глянул на хромого.

Тот развел руками, дескать, а я тут при чем — ваш приятель, вы его и забирайте.

— Да мы его не знаем, он из отеля. Слушай, давай посадим его.

Чак и хромой мужчина взяли Джона Кински под мышки и оттащили в тень под причал.

— Сбегай скорее в отель, позови доктора.

Хромой глянул на свою ногу.