Вечно 17 (СИ)

– Боже… Эрик… я тебя люблю, я… Боже, все будет хорошо, все будет хорошо, – шепчу я, внушая ложь нам обоим. Признаться, мне совершенно не известно, что надо говорить в таких ситуациях. Сказать «не плачь» будет глупо, ведь у него умер отец, а как можно не страдать по этому поводу? Ему наоборот надо выплакаться, освободиться от той боли, которая душит его, как петля на шее. Я снова слышу всхлип и шмыганье носом, потом какой-то грохот, тяжелые вздохи и гробовую тишину.

– Я… я должен был позвонить в скорую помощь, но позвонил тебе, потому что… потому что я схожу с ума и не понимаю что происходит, черт… Я… мне надо набрать в 911, мне надо… – голос Эрика был сломленным и совсем чужим; он столько плакал, что изнурил всего себя. От этого мне становится хуже.

– Эрик… стой, я приеду к тебе, – говорю я и выскакиваю из-под одеяло, – прямо сейчас приеду, все будет хорошо, слышишь? Я рядом, я люблю тебя, все будет хорошо.

Нансен снова заплакал, и сказав «приезжай, пожалуйста», бросил трубку. Я включаю свет, роюсь в шкафу, пытаясь раскопать хоть что-то не мятое и чистое. Наконец, опухшие глаза замечают чёрную кофту и джинсы; я их судорожно надеваю на себя, затем хватаю деньги, телефон и пальто. Знаю, мама меня задушит голыми руками за такое панибратское отношение, но у моего любимого умер родной человек; я не могу здесь сидеть спокойно, это бесчеловечно. Оставив на своей кровати записку «Мам, со мной все хорошо. Не злись, все потом объясню», я выбежала из дома и подалась в «бегство». Холодный воздух окутал моё лицо, которое было и без того красным. На небе криво висит полумесяц, находящийся в компании звёзд, и изредка эту картину заслоняли перистые облака. Фонари слабо освещают улицы, и вся эта атмосфера пугает меня ещё больше. Я просто иду вниз по улице к остановке, ибо пока не сообразила, как доберусь до окраины города. В такое время нет ни людей, ни транспорта. Обычно, в такое время суток по городу блуждают пьяные отморозки и маньяки. Самое главное на них не наткнуться. Вокруг все находится в кромешной тьме. Я словно пребываю в каком-то дешёвом фильме ужасов. И моя цель – не погибнуть и добраться живой до дома Нансенов. Наконец, я доплетаюсь до ближайшей остановки, которая была безлюдна и одинока. Жаль, что такое бывает лишь ночью, ибо днём и утром здесь целая толпа народу, и просто не под силу сесть в транспорт и уехать в школу. Господи, Рэйчел, что же ты будешь делать? Какой смысл стоять на остановке, зная, что никто сюда не приедет? Здесь нет ни машин, ни автобусов, ни такси. Здесь никого нет, только ты. Понимая своё положение, я падаю на холодную лавочку и обхватываю себя руками, пытаясь согреться. Я в безвыходном положении. Мне нужно попасть любым способом к Эрику, но все идёт против меня. Я уже задумываюсь над тем, чтобы вернуться обратно домой. Черт, во что превратились эти дни? Сплошные потери. Мы профукали «сходку», Роуз меня покидает, Уильям умер… Просто хочется поднять голову к небу и закричать во всю: «За что ты так со мной?!». Мои глаза болят, смыкаются; я хочу закрыть их и поспать хоть минут пять. Мне холодно и до ужаса плохо – все тело ломит, словно оно не моё. Но, видимо, мои молитвы были услышаны кем-то там наверху, ибо из поворота выезжает жёлтое авто с надписью «Taxi». Я сразу вскакиваю с места и подбегаю к обочине тротуара, вытянув руку перед собой. Автомобиль останавливается. Отлично, не все потеряно. Я радостно подбегаю к машине и открываю дверце. Передо мной сидит мужчина средних лет. Он полного телосложения и с добрыми чёрными глазами.

– Девушка, что вы так поздно делаете на улице? – сквозь шум мотора слышу реплику таксиста. Я радостно заулыбалась.

– Пожалуйста, отвезите меня на Фиджи стрит, – попросила я, садясь в машину.

Мужчина криво улыбнулся и осмотрел меня с головы до ног, как будто я инопланетянка. Я с надеждой пялюсь на него, а тот задумчиво прищуривает глаза.

– Мой рабочий день давно закончился, – таксист пожал плечами.

Я еле держу себя в руках, чтобы прямо перед ним не зареветь и не вскрыть вены. Хлопая ресницами, я пытаюсь подобрать слова, но мысли запутались и я ничего не могу выдавить из себя. Меня накрывает обида.

– Я заплачу в два раза больше… – мужчина замялся, – пожалуйста, у моего друга умер отец, я должна быть с ним рядом!

После моих слов машинист грустно поглядел на меня, а затем вздохнув, одобрительно кивнул. Я озарилась улыбкой и прикрыла дверь такси.

Мы тронулись с мертвой точки.

***

Когда я подъехала к дому Нансенов, то сразу во дворе увидела карету скорой помощи, в которую садились дежурные врачи и Дарья. Я толком ничего не успела разглядеть, только разбитый вдребезги взгляд женщины. Сразу вспоминаю об Эрике; сердце судорожно бьется. Скорая помощь, шумя сиреной, пропадает из виду, оставив после себя какой-то угнетающий осадок. Расплатившись с таксистом, я буквально вылетаю из салона автомобиля и бегу к калитке дома, а затем к крыльцу, где сидел Эрик, держась за голову. Даже находясь в движении, вижу, как он ужасно чувствует себя, как ему одиноко и тошно.

– Эрик! – окликнула я парня, бросившись в его объятия. Слышу запах его одеколона и особый запах больницы, смешанный со смертью. Его руки крепко обнимают мою спину, жадно притягивая к себе. Боже мой… он весь горит! Я чувствую, как он тяжело дышит, как сильно бьется его разбитое сердце. Мне бы так хотелось предотвратить это… но увы, жизнь играет нечестно. В конце концов, всех нас ждёт смерть, и этого нельзя избежать. Слышу всхлипы парня, он снова начал плакать. Я обняла его сильнее, почти лишив кислорода. Моя грудь, как и грудь брюнета грозно поднимается и опускается. Мы находимся в объятии друг друга и мы плачем, отбросив всю гордость и маски. Ему больно, ему очень больно, так пусть он избавится от этого тяжелого груза. Скорбь – это то чувство, от которого избавиться невозможно на протяжении всей жизни. Смерть забрала ещё одного хорошего человека, лишив у сына отца, а у жены мужа, а у меня хорошего товарища. Уильям никогда не увидит выпускной сына, его свадьбу, рождения внука, а потом правнука… Он больше никогда не вдохнёт в себя запах своей любимой Дарьи, не услышит смех своего ребёнка, не улыбнётся родным; он больше не увидит солнце, не почувствует ветер и не сможет насладиться закатом майского вечера. Уильям Нансен умер, а вместе с ним и все прекрасное на этой земле. Я протираю глаза ладонью, а затем целую Эрика в губы, чувствуя соленый привкус слез. Наш поцелуй как бы говорил: «Я рядом с тобой, и все будет хорошо».

Мы ещё долго стоим в полумраке, в объятиях друг друга, думая об одном человеке. Наверное, Эрик вспоминает своё детство, свои юношеские годы; вспоминает, как они с отцом здорово вместе проводили время, как игрались, как шутили. Самое обидное, что это уже не вернуть. От человека остались лишь воспоминания. Чем можно заполнить пустоту внутри себя? Только воспоминаниями.

***

Эрик сидит рядом со мной на диване и смотрит на старую фотографию с Уильямом, где мужчина был ещё здоров. Он держит на руках маленького Эрика и беззаботно смеётся. По телу прошлись мурашки. Это так странно: был человек – и нет его. Мне снова захотелось обнять своего отца, которому нет до меня никого дела. На журнальном столике стоит целая стопка фотоальбомов. Нансен поочерёдно пересматривает их, рассказывая мне о каждой фотке, о каждом моменте из его прошлого. По историям парня хочу сказать, что это была по-настоящему счастливая семья.

– А это мы в Лондоне, – произносит Эрик, протягивая мне фотографию. Отец и сын стоят на фоне Биг-Бена с сахарной ватой в руках, – папа тогда ещё поругался с продавцом хот-догов за горчицу, а точнее за её отсутствие. – Эрик слабо улыбнулся.

Я кинула на фотографию грустный взгляд и отложила её в сторонку, к уже просмотренным фотоальбомам. Теперь мой взгляд направлен на профиль брюнета. Его глаза до ужаса опухшие, а белки красные, словно у него конъюнктивит; щеки ярко-красные, губы малинового оттенка, волосы взъерошены. Он будто пятьдесят дней провёл в джунглях без какой-либо цивилизации и сна.