Останови моё безумие (СИ)

Мы совершали неспешную прогулку по дорожкам аллеи, солнце не слепило глаза, пышная зелень деревьев успокаивала зрительные нервы, но я оставалась всё такой же напряжённой и колючей.

- Мирослава. Можно мне обращаться к вам только по имени? – очень изящный поворот головы в мою сторону с обычным вопросом.

- Конечно, – отвечаю подростковым, неуклюжим кивком.

- Как долго вы занимаетесь живописью? – первый профессиональный, если можно так выразиться, вопрос и я начинаю обращать внимание на мелкие детали – в руках у Кати маленький диктофон, ненавязчиво направленный в мою сторону – тыкающий в меня.

- С детства.

- Вы учились рисованию у профессионального художника или же посещали художественную школу?

- Я какое-то время ходила в кружок для рисования.

Екатерина замечает с какой неохотой я отвечаю, и какими неопределёнными получаются мои ответы, а весь наш диалог держится исключительно на её вопросах.

- Это моё первое интервью, – оправдываюсь я, не услышав следующего вопроса, Катя неоднозначно кивает на моё заявление.

- Может, зайдём в кафе? – предлагает она, запрятав свой диктофон в сумку.

- Да, я не против, – и снова я киваю не так грациозно, как это делает Катя.

Парковое кафе выглядит мило и по-детски. Здесь пластмассовые столики с пластмассовыми стульями, скатерти в смешной цветочек и расторопные мальчишки-официанты. Мы с Катей располагаемся за первым попавшимся пустым столиком, и журналистка щелчком пальцев подзывает официанта.

- Ванильное мороженое и чёрный кофе без сахара, – при этом голос её звучит строго и в нём прорываются хмурые нотки, она смотрит на меня и спрашивает, – А вы?

- Лимонный сок с мятой, – выпаливаю, не задумываясь, имеется ли в этом кафе мой любимый сок. На моё удивление мальчик молча удаляется выполнять наш заказ.

- Мира, – на этот раз Катя не спрашивает разрешения называть меня по имени, но я сдерживаюсь от замечания. – Вы ведь приходитесь Калнышеву Владиславу Сергеевичу единокровной сестрой? – официальное обращение к брату немного успокаивает меня, и я непроизвольно выдыхаю, хотя остальная часть её вопроса режет меня по живому.

- Да. Мы с Владом брат и сестра, – я удивляюсь уверенности, прозвучавшей в моём голосе, словно я бросаю вызов ей и не только ей, признанием нашего с Владом родства.

- Очень хорошо. Тогда я смогу упомянуть об этом в статье, – говорит она, и не мне вовсе, просто рассуждает вслух.

- Вы ведь не росли вместе? – очередной её вопрос не имеет никакого отношения ни к рисованию, ни к моей выставке, но я всё равно отвечаю на него.

- Нет. Влад нашёл отца несколько лет назад, а мы с семьёй жили в другом городе и переехали к брату только в прошлом году.

- Понятно, – говорит Катя и одобрительно качает головой. Я не знаю, почему отвечаю на эти её вопросы, но меня радует, что она не записывает мои ответы на свой диктофон.

Официант возвращается с подносом и ставит перед нами на столик наш заказ, после чего покидает нас, снова оставляя меня наедине с Катей. Она делает большой глоток из своей чашки, комментируя напиток.

- Горячий… – я маленькими глотками пью свой сок и не отвечаю ей.

- Как вы познакомились с Инессой? – возобновляет свой допрос, именуемый интервью с художником, зачерпывая небольшими порциями мороженое, с наслаждением отправляя их в рот, ни разу не испачкав своих идеально накрашенных губ.

- Нас познакомил Влад. Она случайно увидела мои картины, когда гостила в нашем доме. – Я наблюдаю, как меняется выражение на её лице, но остаюсь в неведении относительно причины этого.

- Вот как, – почти шепчет Катя, ненадолго выпадая из нашего диалога. – Это, конечно, совершенно не нужно для статьи, просто для общей картины несколько дополнительных штрихов, – оправдывается она, занервничав, удивительно, но продолжая улыбаться. Именно в этот момент во мне что-то переключается и я, не успев задуматься, спрашиваю:

- Вы давно знакомы с Владом?

- Мы дружим. Довольно давно, – коротко отвечает она, подтверждая мои сомнения, но не обращает внимания на мои, посиневшие от перенапряжения, губы, на, нервно теребящие ободок стакана, руки, и глаза, которые я умоляю не прослезиться.

Весь оставшийся день мы с ней обоюдно пытаемся превратить наш не клеящийся разговор во что-то отдалённо напоминающее «интервью с художником», но к вечеру, размашистыми шагами подползшему в городской парк, облегчённо выдыхаем при долгожданном расставании.

После возвращения домой я чувствую себя усталой и разбитой, хотя ни одно из моих сомнений не подтвердилось окончательно,… и не было опровергнуто.

Я не знаю, почему я такая, но, не обнаружив Лизы дома, я мысленно благодарю её «подругу» Анатолия, у которой она решила переночевать. Мне не стыдно за сестру, которая не осталась на ночь дома в день отъезда наших родителей, мне стыдно за себя и за мою радость их отъезду. Сегодня первый день за последнюю неделю, когда я смогу быть с Владом, не деля его ни с кем, кроме себя. Даже Татьяна Львовна удачно выпросила выходной на эту пятницу.

Переодевшись в своей комнате, я отправляюсь на кухню, мысли о бесконечно кружащейся в голове фразе «Мы дружим довольно долго», не могут выбить меня из колеи – мы проведём этот вечер с Владом, и только вдвоём. И у нас будет банальный, но от этого не менее прекрасный – наш самый первый романтический ужин при свечах.

ВЛАД.

- Ты знаешь? – в голосе не шок, скорее отупение.

- Как видишь, – просто отвечает Олег, просто пожимая плечами.

- Давно? – спрашиваю, удивляясь, почему он до сих пор меня не ударил – разочаровываюсь.

- В ту ночь, после операции – ты вернулся и плакал в её палате. – Олег отвечает сдержанно и с… сожалением.

- Я люблю её… – признаюсь я, легко говорить об этом кому угодно, только не ей.

- Это я уже знаю, – как-то весело проговаривает Олег. – Меня интересует другое.

- Что? – смотрю другу в глаза, ничего не скрывая уже, не стыдясь своих чувств.

- Я уже спросил, Влад. Ты признался ей? – голос его со скоростью света становится жёстким, он не похож на моего друга, но передо мной сейчас и не врач.

- Нет, – отвечаю, – но собираюсь это сделать. – Звучит вызывающе, и я продолжаю смотреть другу в глаза, вижу и слышу разрывающий поток воздуха звук удара, а через секунду уже и чувствую – не отстраняюсь, но удар всего один.

Алая струйка стекает по уголку губ, стираю её подушечкой пальца, ощущая солоноватый вкус собственной крови, очень хочется расхохотаться в голос, но самоконтроль выдаёт лишь горькую усмешку. В голове хаос – там засела глупая мысль о сбережении хирургических пальцев. Олег ударил меня один раз, всего лишь один, когда даже я знаю, что заслуживаю больше, больше ударов, чтобы превратить меня в мясо.

- Ты же знаешь, что это преступление, – снова слышится голос друга. Мы сидим на бордюре тротуара в опустившихся на столицу сумерках приближающейся ночи.

- Против кого? – спрашиваю, смотрю в бок, не пытаясь заглянуть в глаза Олега, я и так знаю, что в них увижу… – осуждение. – Против людей или против Миры?

- Что ты с ней сделал? – игнорирует мои вопросы, задавая свои – новые.

- Я люблю её, – повторяю, но с каждым разом становится легче.

- Прекрати, Влад. Это не любовь. Не может быть любовью. – Он вскакивает с пыльного бордюра и смотрит на меня сверху вниз, с каждым предложением повышая тон.

- Тогда что это? Скажи мне, ты же врач. – Меня поражает собственное спокойствие, я не понимаю, почему теперь, когда Олег знает – я так спокоен.

- Ты просто зациклен на ней. Ты гипертрофируешь свои братские чувства к ней. – Всерьёз пытается объяснить мне моё состояние «врач».

- Ты реально так думаешь? – говорю и опускаю голову, становиться неудобно – смотреть вверх. – А если я скажу тебе, что у меня никогда не было этих твоих братских чувств. Если скажу, что желание её тела во мне появилось раньше, чем желание заботиться о ней, тогда ты скажешь, что это похоть?