Изгнание из Эдема. Книга 1

— И не подумала. Она тут же отправилась в город или еще куда-то и привезла несколько ящиков посуды; мать, как увидела, — разразилась горючими слезами: говорит, что мы навеки опозорим себя, если станем подавать гостям в такой старомодной посуде, ибо в такой посуде, якобы, подавали гостям еще сто лет назад, а теперь — это позор!

— И что?

— Ее выгнали тут же?

Решительные меры предположила, конечно, Патриция Смат. Она сопереживала старикам.

— Нет.

— Почему?

— Потому что на другой же день одна американка, которая путешествуя, случайно забрела в нашу гостиницу — приплыла на лодке с целой компанией — купила эту посуду прямо со стола и уплатила в пять раз больше. Она благодарила моих родителей, что они сохранили такой ценный фарфор, и в своей Америке она будет ее показывать на выставке. Кроме денег, родители получили американские подарки, но обед, поданный мамой, гости есть не стали, а уплыли на своей лодке дальше.

— Интересно, — растягивая это слово, сказал Джон Фархшем и, заложив ногу за ногу, приготовился слушать дальше.

— Да, милый, — сказала Патриция — она всегда реагировала на любое его замечание. — Продолжайте, — потребовала она от управляющего. — Что же сделали ваши родители дальше с этой женщиной?

— А что можно было с ней сделать? — управляющий обратился с интригующим вопросом к сидящей паре.

— Не знаю, — признался Фархшем.

— Говорите, рассказывайте, что сделали ваши родители — это важно, — не стала говорить своего мнения Патриция Смат и предложила управляющему говорить самому.

Управляющий, видя, что заинтриговал эту пару, продолжал с грустной радостью:

— После этого моя бедная матушка не смела даже пикнуть, чтобы возразить в чем-нибудь посудомойке. А та взяла дело в свои руки, да так, как нам, мне и родителям, никогда бы не суметь. Это было очень жестоко по отношению к моим родителям и даже ко мне, но она всегда была права — этого у нее не отнимешь, и тут ничего не поделаешь. Ни мои родители, ни я, не получив должного образования для ведения гостиничного дела, не умели так вести хозяйство.

— Почему вы говорите, что она поступала жестоко по отношению к вашим родителям? Разве достать для ресторана хорошую посуду и на этом заработать — это жестоко? Не понимаю вас, уважаемый.

Патриция высказала свое мнение и взглянула на Джона Фархшема с видом победительницы.

— Да, дорогая, — быстренько подтвердил он и опять обратился к управляющему: — Продолжайте вашу историю, уважаемый, нас это заинтересовало.

— Очень приятно, господа. Если вас интересует, то я расскажу с удовольствием. Дело, конечно, не в посуде, как вы понимаете.

— А в чем еще? — не унималась Патриция.

— Посуда — это пустяк, легкий и мило-приятный эпизод для начала. Старая посуда давно заслуживала того, чтобы ее перебили и выбросили в мусорный ящик, что и сделала наша новая работница. Главное не в этих толстенных тарелках, что отбивали у гостей аппетит. — Управляющий вздохнул, радостное возбуждение сошло с его лица — что-то тревожило его, и говорить ему стало труднее, и голос его стал тише.

— Что она сделала дальше? — Патриция, вся подавшись в сторону управляющего, не сводила с него глаз.

— Продолжайте, — опять попросил Фархшем.

— А дело в том, что «Свинья и дудка» была единственным пристанищем у моих родителей. Они уже сделали все, что могли в этой жизни, их время прошло, а к новому они не могли приспособиться, как большинство старых людей, такова жизнь. Без гостиницы им оставалось одно: неделю-другую побродить по улицам под ногами у спешащей вечно молодежи и… — управляющий тяжело вздохнул и посмотрел куда-то в даль, где клубилась дымка окна.

— И что?

— Да, и что?

— И отправиться в дом престарелых на государственное содержание.

— Почему в этот дом? — Патриция содрогнулась всем телом — это не приходило ей в голову и, видимо, она этого страшилась, как все малоимущие люди.

— Денег у нас не было. Гостиница давно не могла рассчитаться с долгами.

— Боже милосердный, и вы позволили? — Патриция всплеснула руками.

Фархшем молчал, но слушал напряженно с неослабевающим вниманием.

— А что было делать? Оставаться им здесь было еще хуже, чем в том доме, — управляющий явно страдал уже, рассказывая о своих родителях.

— Вы думаете, здесь им было бы хуже?

— Вам так показалось?

— Не показалось — я это видел. У нас был бар, который мои родители обслуживали сами; мама всегда с незапамятных времен работала в нем, прифрантившись, как ей казалось: бедная моя мама, она даже не подозревала, что мир не только повзрослел со дня ее свадьбы, а и больше чем на полвека постарел.

— Бедняжки, — вздохнула Патриция.

— Слушаю вас, — кивнул головою Фархшем.

— Так вот — эта посудомойка раскрыла моим родителям глаза на самих себя. Это их совершенно убило, потому что они поняли, что она была права, этого не могли отрицать даже мои бедные старики. Старику пришлось сдаться: он жил только на закладную с маленького клочка земли, что был у нас, и совсем зашел в тупик с уплатой процентов.

— А вы? — спросила Патриция.

— Что я? — удивился управляющий.

— Вы не могли им помочь?

— Чем?

— Не знаю, но вы молоды и понимали больше их, — не сдавалась Патриция.

Управляющий тяжело вздохнул и посмотрел на Патрицию пустыми задумчивыми глазами — было видно, что отвечать ему не так просто.

— Продолжайте, уважаемый, — поторопил его опять Джон Фархшем.

— Видите ли — я сын своих родителей, и поступать с ними жестоко у меня не было сил. Да и… — он опять умолк, задумавшись.

— Что и…?

— Да и не только это. У меня нет такого коммерческого мышления, как у новой нашей работницы. Она полностью расплатилась по закладной, и мы окончательно и бесповоротно попали ей в руки. В один прекрасный день она заявила моим родителям: «Вам пора продать землю и отправиться на покой». Это было жестоко, но иного выхода не было.

— Ужасно! — опять всплеснула руками Патриция — клубок ниток упал и покатился на ковер, но она даже не обратила на него внимания.

— Ты права, дорогая, — подтвердил Джон Фархшем — он на минутку вышел из оцепенения.

— Что ужасно, мадам? — раздраженно спросил управляющий только у Патриции.

— Ужасно! — повторила Патриция. — Как она могла вот так взять и выбросить стариков на улицу?

— Да, — согласился управляющий. — Нам пришлось нелегко, но все было правильно.

— Пра-виль-но? — растянула с ужасом это слово Патриция Смат.

— Без сомнения, мадам. — Твердо ответил управляющий. Сентиментальности его как не бывало. — Продолжай мы хозяйничать сами, наше имущество все равно бы в один прекрасный день описали — это случилось бы рано или поздно. Дело есть дело: сантименты здесь ни при чем.

— Боже милостивый!

— Да мадам, милосердие — это дело Господне, а мы грешные люди. Кроме того, подумайте, сколько она сделала нам добра. Мать с отцом никогда бы не выручили за свою землю столько, сколько смогла взять и дать нам она.

— Она все вам отдала, что выручила за вашу землю? — вдруг по-хозяйски спросил Джон Фархшем.

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Как?

Управляющий поднял руку, успокаивая приезжих господ, которые стали проявлять такой живой интерес.

— Возьмите хотя бы меня, — не отвечая на вопросы, продолжал управляющий. — Я стеснялся своей гостиницы, но из сентиментальной любви к родителям все же держался за развалюху, которой была уже давно «Свинья и дудка». Я уже давно понимал, что это безнадежное дело, и я не смогу ничего улучшить или изменить.

— Да-а, — протянул Фархшем, сочувствуя управляющему и понимая его.

Патриция изменила позу, подняла свой клубок, уложила его у себя на коленях и сказала одно слово:

— Ясно.

— Теперь же наш отель делает честь всей округе: посетителей у нас хоть отбавляй. Кухня наша после замены всего персонала стала не только хорошей, но даже изысканной при небольших затратах. Я надеюсь, вы в этом убедитесь и будете довольны.