Когда любить нельзя

Мария хмыкнула:

– Меня тоже…

– Я совсем не имел в виду, что вы подворовываете… – смутился Борис.

– Ладно, бросьте вы, я и не думала принимать это на свой счет.

Вытащив из дипломата бумаги, Борис разложил их на столе.

– Так… Вот, я привез вам документы обратно. Мы согласовали с Кириллом все пункты договора и кое-что в него добавили. Вот, например, пункт, где оговаривается обязательное сохранение в тайне реальной фамилии и имени автора. Ну, это понятно почему… Комментировать не надо?

Мария отрицательно покачала головой.

– И еще… Вот: «Автор настаивает на том, чтобы в рекламной компании книги, в частности, на презентации, ни издательство, ни пресса не использовали его фотографии». То есть нужно убедить издателя, что если на презентацию книги с участием Кирилла будет приглашена пресса, то ей должно быть запрещено фотографировать автора – только словесные интервью с ним. Иначе Кирилл туда не поедет… Короче говоря, Мария, это нужно перевести и отправить им на согласование. Если издатель согласится с нашими требованиями, то договор мы тут же подписываем и – «Вперед, Франция!».

– Да, о фото я и не подумала… Это же может сразу же перекочевать к нам. Попадет статья в интернет и все, а здесь уж наши постараются… Как же! Раскрылось инкогнито знаменитого детективщика! Да и с интервью может оказаться все не так просто. Как же он будет выкручиваться? Ведь журналисты обязательно начнут его расспрашивать о его жизни, семье, образовании, чем он занимается, ну и так далее…

– Ничего! – хмыкнул Борис. – Скажет, что закончил специальное учебное заведение и занимается работой с людьми…

– Да… – рассмеялась Мария. – Под это определение могут попасть все – от врачей в психбольнице до работников ФСБ. Ну хорошо, я сегодня переведу ваши поправки и отправлю по электронной почте в Мюнхен. Если их все устроит, то вам придется опять ехать к отцу Кириллу за подписями на договоре на обоих языках, вы готовы к этому?

– Это не проблема! В конце концов, мы можем встретиться с Кириллом в аэропорту в Борисполе. Он подпишет, и я сразу же улечу обратно. В принципе я могу и сам подписать за него договор, я же говорил вам, что у меня есть доверенность на это. Кстати, а мы не можем объединить обе языковые версии в одном договоре, набрав текст двумя параллельными колонками?

– В принципе можем, – ответила Мария. – Единственное, что нам, наверное, придется поставить печать какой-нибудь переводческой фирмы, подтверждающей адекватность перевода тексту оригинала.

Борис выжидающе посмотрел на нее.

– Нет, печать моей фирмы мы ставить не будем, – возразила она на его молчаливый намек. – Отец Кирилл сразу же все поймет… Я лучше поговорю с гильдией переводчиков.

– Ну, тогда мы все обсудили. Я поехал. Буду ждать от вас известий, вернее, вестей с неметчины.

Мария рассмеялась и пошла провожать Бориса в холл.

Борис потоптался у порога, глядя в ожидании на дверь кухни, но оттуда никто не появился. Тогда он попрощался с Марией и ушел.

Мария, закрыв за ним дверь, вернулась в кабинет, и принялась разбирать бумаги, откладывая в сторону те, на которых были пометки. Но потом, вспомнив об отце, собрала бумаги в стопку и, положив их в стол, пошла на кухню.

Судя по количеству табачного дыма, с которым не справлялась даже ее мощная вытяжка, отец Марии курил одну сигарету за другой.

– Пап, ты чего так надымил-то? – удивилась она, распахивая окно.

– Марусенька, ты меня любишь? – неожиданно спросил Николай Дмитриевич.

Мария изумленно повернулась к отцу:

– Конечно! Ты почему спрашиваешь?

– И доверяешь?…

– Пап, ну ты чего? – уже обеспокоено спросила Мария, садясь рядом с ним. – У тебя что-нибудь случилось?

– Случилось…

Мария испуганно охнула:

– Что? Ты заболел?

– Нет, я здоров, как бык. Но моя дочь перестала со мной делиться своими горестями и радостями…

– Что ты имеешь в виду? – спросила Мария, уже догадываясь, откуда дует ветер.

– Я имею в виду, что вчера мне звонил Шнайдер и поздравлял меня с талантливой дочерью, а я чувствовал себя полным идиотом, потому что никак не мог понять, о каком именно таланте идет речь.

– Пап, я не хотела тебе раньше времени рассказывать, пока не доведу дела до конца, – виновато сказала Мария. – Еще рано было говорить, вот вышла бы книжка, тогда…

– Какая книжка, откуда она взялась? Когда ты ее написала? – возмущенно перебил ее отец. – Мы же с тобой почти каждый день видимся, а ты мне даже пару изо рта об этом не выпустила! Почему я обо всем должен узнавать от чужих людей? Между прочим, ты уже второй раз скрываешь от меня происходящие в твоей жизни важные события. Чем я заслужил подобное отношение? Я что, что-нибудь тебе запрещал, препятствовал твоим желаниям?

– Ну, пап, успокойся, это долгая история, но я тебе сейчас все расскажу, – попыталась обнять его Мария.

Отец отмахнулся:

– Поздно! Не ставишь ты своего отца ни во что! Если я тебе уже не нужен, так и скажи. Я хоть и стар, но из ума еще не выжил!

– Пап, да ты что несешь-то?! – расплакалась Мария, нервы которой, давно бывшие на пределе, не выдержали.

Закрыв лицо руками, Мария согнулась и, почти уткнувшись лицом в колени, зарыдала, раскачиваясь в стороны.

Николай Дмитриевич растерялся. Его возмущение как рукой сняло. Обхватив дочь за плечи, он прижал ее к себе, пытаясь успокоить:

– Марусенька, дочура, да ты что? Ты же никогда не плакала! Ну, прости ты меня, дурака старого!

Но Мария вырвалась и уже на пороге, повернувшись к нему с залитым слезами лицом, выкрикнула:

– Не железная я! – и убежала, хлопнув дверью, к себе в спальню.

Бросившись ничком на кровать, она поплакала, жалея себя, какое-то время, а потом незаметно уснула.

Николай Дмитриевич, тихонько подойдя к двери в ее спальню, постоял на пороге, глядя на свернувшуюся калачиком на постели фигурку дочери, показавшуюся ему совершенно беззащитной, потом подошел, осторожно накинул на нее плед и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Проснулась Мария, когда за окном уже совсем стемнело. Голова была тяжелая, как всегда, когда засыпаешь после захода солнца. К тому же и ее слезы бесследно не прошли.

Чувствуя себя совершенно разбитой, Мария поплелась в ванную.

По пути она заметила пробивавшуюся из-под двери в гостевую комнату полоску света. Значит, отец не ушел домой, а остался ночевать у нее.

Почувствовав жалость к нему, Мария вздохнула, но прошла мимо его комнаты и, войдя в ванную, разделась, сбросив с себя одежду прямо на пол.

Включив прохладный душ, она шагнула в ванну, с наслаждением подставляя гудящую голову под освежающие струи. Вода, стекая с ее тела, словно уносила с собой в водосток ее боль. Густо намылившись миндальным гелем, привезенным в одну из командировок в Германию, она вдохнула его нежный аромат, с наслаждением провела ладонями по намыленному телу, ощущая его упругость и молодость, и подумала, что все у нее еще будет хорошо. Откуда взялась эта уверенность, она не знала, но надеялась, что она не беспочвенна. Почувствовав прилив хорошего настроения, она даже состроила смешную рожицу перед зеркалом, и сама рассмеялась своей выходке.

Ощущая себя после душа совершенно преображенной, Мария быстро вытерла мокрые волосы, оделась и вышла из ванной.

На пороге гостевой комнаты стоял отец.

Шагнув к ней с видом побитой собаки, он положил Марии руки на плечи и спросил:

– Ну что, ты успокоилась?… Мир?…

– Мир… – согласилась Мария и уткнулась носом ему в шею.

Постояв так немного, они пошли, обхватив друг друга за талию, в кухню.

– А знаешь что, дочура, давай выпьем, а? Я сегодня заезжал к Саше Ершову в «Шаровню на Аптекарском», он тут достал для нас «Шато Вильмарин» урожая 1994 года с виноградников Grand Cru Classe… Так что у нас есть, что выпить! Что-то же нам нужно обмыть? Не даром же Шнайдер поздравлял меня?

– Не даром! – согласилась Мария и направилась к холодильнику.