Изгнание из Эдема. Книга 1

— Отдыхать, ничего не делать — это удел богатых бездельников, а мы труженики. Нам и Богом предначертано всю жизнь трудиться не покладая рук.

— А богатые по-вашему бездельники?

— Конечно.

— Все подряд?

— Наверное.

— А как насчет умственного труда?

Стэфани уже не хотела ничего доказывать этой женщине и полемизировала только по инерции, обдумывая следующий ход или психологическую атаку на сидящих перед ней людей, чтобы научить их, как сделать больше денег из того, что у них есть и показать им новые возможности.

— Умственный труд? Вот и занимайтесь им, но не у нас. Будьте добры, возьмите от нас подарочек, коли вас уж нам Бог послал, и уходите с миром.

Причитаниям хозяйки еще долго, очевидно, не было бы конца, и Стэфани была уже намерена остановить их, но резкий звонок, раздавшийся где-то наверху, мгновенно заставил ее замолчать и уставиться на мужа.

— Что это? — спросила Стэфани у обоих сразу.

Они молчали.

Звонок трескучим, резким звоном опять напомнил о себе.

— Ну, так что это значит?

Это Том Гудинас приехал забрать у нас изделия, — вяло сказал хозяин.

Стэфани энергично подхватилась и направилась к открытой двери, что вела к выходу из подвала, а хозяевам властно приказала:

— Сидите! Я сама с ним поговорю!

Она с легкостью юной спортсменки затопала своими изящными каблуками по грязной лестнице, поднимаясь наверх из подвала. Казалось, что буран, который забросил ее в это забытое Богом помещение, так же и выбросил ее обратно, наделав здесь столько переломов в душах этих темных тружеников.

Глава 6

Хозяин, как подхватился с места, так и безнадёжно плюхнулся обратно на свое место. В помещении стояла тишина и легкий, здесь никогда не слышанный, запах дорогих французских духов.

Супруги смотрели в открытый выход из подвала, и на лицах было написано: может это нам приснился страшный сон, а вот теперь мы проснулись, и все будет по-прежнему. Эта женщина ушла и все, что здесь происходило, испарится, как запах ее духов, забудется; и работа, работа, работа сотрет из памяти это стихийное бедствие, и привычная жизнь расставит все на свои места.

А наверху вдруг послышались возбужденные голоса, особенно уверенный голос Стэфани, который доминировал над глухим мужским. Но слышалась не ссора, не спор, а мирная, но возбужденная беседа деловых людей, обсуждающих что-то очень заинтересованно и по-деловому.

Эти голоса вернули, пробудили из оцепенения хозяйку и хозяина. Они посмотрели друг на друга, потом на выход из подвала и женщина, закрыв лицо руками, тихо, но с трагическим надрывом заплакала, размазывая по морщинистому лицу слезы. Было видно, что плакать ее заставляет не горе, а страх, страх перед будущим, горьким и беспросветным.

Муж смотрел на нее с сожалением, которое боролось с каким-то еще чувством. Эти два чувства делали его лицо по-человечески печальным и строгим, задумчивым и даже симпатичным.

— Не плачь, Клари, — мягко попросил он.

Услышав его голос, женщина замерла: она давно не слышала, чтобы он так называл ее, и голос его звучал так нежно. Отняв руки от лица, по которому еще бежали слезы, она прислушалась: не повторится ли еще этот звук, который пришел к ней из далекой ее молодости. Звук голоса и нежные слова не повторились. Она решила, что это ей пригрезилось, так как она уже почти никогда не вспоминала, что была молодой и довольно милой девушкой, работящей и привлекательной для парней из их квартала.

По подсохшим дорожкам на ее щеках опять побежали слезы и она наклонилась всем корпусом в сторону мужа:

— Ах, Джек, не слушай ее! — запричитала она, пытаясь остановить надвигающиеся события.

— Почему?

— Не слушай ее, — продолжала она, не обращая внимания на вопрос мужа.

— Почему?

— Не давай ей соваться в наши дела!

— Почему?! — голос его окреп и набрал силу и твердость.

Женщина выпрямилась, на своей примитивной лавочке, которая, казалось, истончилась и износилась от постоянного трудолюбия хозяйки, и продолжала увещевать мужа:

— Эта женщина за несколько дней спустит все наши сбережения, которые мы годами копили на черный день. И нам придется опять годами корпеть, чтобы собрать их снова.

— И что?!

— А я уже не могу так работать, как раньше. У меня уже нет тех сил!

— И что?!

Прогони ее!

— И что?!

— Посмотри на меня и на себя — мы уже не молоды и мы уже не сможем как раньше содержать мастерскую!

— Эту?

— Конечно! Подумай!

— Ты считаешь, это мастерская?!

Рот у хозяйки открылся для возражения, и она на некоторое время забыла его закрыть — так и сидела, стараясь узнать в человеке напротив нее своего мужа. Потом тихо спросила:

— Что ты хочешь сказать, Джек?

— А то!

Она продолжала смотреть на него, но объяснений не было, и немногословие его пугало ее больше, чем резкие слова, которых она наслушалась за свою немудрящую, но такую понятную жизнь. Теперь, сегодня и в данную минуту, происходило нечто, что готово было изменить, разрушить все, повернуть куда-то в непонятную ей сторону, и она пыталась остановить это, оставить все на прежних местах. Остановить надвигающуюся катастрофу должен был ее муж, и она хотела убедить его в этом.

Для нее было неким чудом резкая перемена в муже от нежной ласки до резкой грубости — это не предвещало ничего хорошего.

— Джек, я хочу…

— Я уже знаю твое хотение!

— Джек, но…

— Замолчи!

— Не могу.

— Сможешь!

— Я твоя жена.

— Что ты за жена?

— Я?!

— Да, Клари, ты! Вечно ты лишаешь меня мужества!

— Чего?

— Что, чего?

— Чего я тебя лишаю?

— Мужества!

— Как?

— А так! Посмотри, кругом полно людей, которые шикарят и разбрасывают направо и налево деньги, полученные от банка.

— Из банка?

— Именно из банка. Они только и делают, что бегают в банк и обратно, да знай себе вкусно едят, надевают красивую одежду, покуривают дорогие сигары и пьют шампанское.

— Но, Джек…

— Вечно твое «но»!

— Мы не можем…

— Вот так всю жизнь!

— Я не…

— Всегда с твоим «я» стояло рядом «не».

— Работа…

— Работа, работа, работа! Я уже не знаю, где в этом подвале ты, а где машина. Мне надоело думать только о завтра, я хочу иметь жизнь сегодня!

— Джек, риск…

— Именно, — я хочу рискнуть. Я хочу сыграть в эту игру, которая называется бизнес!

— Бизнес не для таких людей, как мы.

— А я хочу сыграть!

Оба устали от тяжелой, изнурительной перепалки-единоборства или вернее, противоборства, потому что они боролись не только друг с другом, но еще и каждый сам с собой. Эти усилия вконец измотали их. Молчаливая напряженная пауза давала каждому из них слабую возможность найти аргументы для дальнейшей борьбы.

Борьба должна была вот-вот возобновиться с новой силой, но они уже где-то подспудно неосознанно чувствовали, что там, наверху, в данную минуту решается дальнейшая судьба их мастерской и их самих не ими, а этой женщиной-стихией, упавшей на них, как снег на голову, и они будут только исполнителями в ее руках.

— Джек, — тихо и мягко сказала женщина, — игра не для нас. Для нас только работа.

— Я это уже много раз от тебя слышал и больше не желаю тебя слушаться.

— Ты взбунтовался.

— Да.

— Она, эта женщина взбунтовала тебя.

— Возможно, это провидение.

— Не гневи Бога, Джек! Это провидение не может быть от святости, а только от дьявола. Мы жили по-христиански, по-божески, а теперь ты хочешь все повернуть в другую сторону.

— Не причитай, как на похоронах, еще ничего не случилось. Но я действительно хочу изменить нашу жизнь. Это мы сможем сделать только сегодня, сейчас — другого такого случая может не быть.

— Не надо…

— Надо!

— Я не согласна!

— Я хозяин!

— А я?

— Ты просто работница, а не хозяйка!

— Почему?