«Молчи» (СИ)

— Пожалуйста, — ерзает, пальцами касаясь моей шеи, отчего по телу бегут неприятные мурашки. — Один раз, — проглатывает что-то в своем горле. — Ответь один раз.

Смотрим друг на друга. Я еле сдерживаю злость в груди, пока пытаюсь нормализовать дыхание, чтобы демонстрировать спокойствие:

— Зачем тебе это? — он не отвечает. Просто смотрит. Ждет. Прикусываю губу, сжав ее зубами до легкой боли, и выдыхаю пар, на мгновение отводя взгляд в сторону. Черт. Я не могу понять его. Но… Такое чувство, что ему это необходимо. С каким-то внутренним противоречием опять перевожу внимание на парня, кое-как заставив губы шевелиться, ведь то, что говорю, выходит за рамки дозволенного:

— Один раз, — шепчу, сжав в ладони ножик.

Причард кивает. Чувствую, как его ледяные пальцы осторожно скользят по коже шеи, слегка сдавив её. Моргаю, сглатываю без остановки, пока Пенрисс наклоняет голову, повторно взглянув в мои глаза, поэтому сохраняю хмурость, сдерживая поток отвращения, что бурлит в животе, когда Причард вновь целует меня. Вся скованно замираю. Внутри все леденеет. Это не страх. Это неприятие. Это неправильно. Парень аккуратно целует меня, словно боясь, что сейчас отгрызу ему губы. Он боится меня. Правильно. Но мне сложно сосредоточиться на злости. Главное, не отпускать ножик. Осторожно, еле ощутимо заставляю себя ответить. Совершенно слабо. Без огня. Но делаю это. И мое действие вызывает тяжелый горячий выдох у Пенрисса, который сильнее давит мне на шею, углубляя поцелуй.

Он и раньше целовал меня, без моего дозволения. И в те моменты я чувствовала себя жертвой. Мне было страшно, но сейчас именно в моих руках вся власть. Как бы глупо это не звучало, но я больше не боюсь. Свободной ладонью давлю ему на грудь, и поцелуй тут же становится поверхностным, не глубоким. Не знаю, зачем ему подобное, но мне не жалко. Тем более, он обещает, что больше я его не увижу. Вообще. Никогда.

Морщусь, когда Причард слишком затягивает. Уже не отвечаю, но пока не отталкиваю, внезапно кое-что осознав. Но эти мысли отгоняю подальше, чтобы больше никогда не вспоминать. Никогда.

Пенрисс глубоко дышит, когда прекращает, слегка подняв голову. Смотрит на мои губы. Равнодушно. И я не могу не хмуриться, ведь он… Черт, он слишком напоминает мне Дилана. Парень вздыхает, сглотнув, и вдруг нервно усмехается, правда мне удается разглядеть немного напряжения. Причард смотрит на меня:

— Не создан я для такого, — блять.

Какого черта? Он даже говорит так же, как…

Мысли замолкают, когда Пенрисс поднимается с асфальта, без разрешения берет меня за руки, потянув за собой. Помогает подняться. И я не благодарю его. Никогда мой язык не повернется, чтобы сказать что-то светлое по отношению к нему. Наблюдаю за тем, как парень наклоняется, взяв бутылку. Его телефон постоянно звонит. Думаю, это его мать или отец. Причард отступает назад, к своей стороне улицы, и эта странная улыбка не пропадает с его лица:

— Спасибо, — молча и хмуро провожаю его взглядом. — Я сдержу слово, — поднимает бутылку, будто говорит тост. — Больше мы не увидимся, — делает крупные глотки, поворачиваясь ко мне спиной, и идет к калитке своего дома.

Не ожидаю его полного исчезновения с глаз. Отворачиваюсь, углубляясь в задумчивость, и шагаю к своему дому, не совсем желая переваривать происходящее. Всё слишком странно. Разговор с ним не помог адаптироваться к одиночеству в темноте. Он лишь все усугубил.

Так что я возвращаюсь в холодный коридор с чувством потерянности. Стою напротив темноты, не желая двигаться дальше, углубляться в неё. Поэтому… Желая немного переварить все, ложусь на паркет, уставившись в потолок. Черт. Что за херня происходит в моей гребаной жизни? Мне не нравится путаться в ощущениях и терпеть сомнения.

Да, теперь я не знаю, как отношусь к Причарду, просто он… Он показался мне таким слабым, человеком, утонувшем в безысходности. Нет, у меня не появляется желание помочь. Но жалость пробирает до костей.

К тому же, эта неправильная параллель с Диланом, она сводит меня…

Взгляд замирает. Смотрю вверх. В никуда. Моргаю. Глотка сжимается. Черт. Не надо. Глаза горят от жидкости, что моментально вырывается, принося боль глазницам. Нет. Харпер. Аромат никотина. Подношу ладони к лицу, рукава прижимаю к носу, морщась. Дыхание само тяжелеет, становится частым и рваным. Всхлипы усиливаются. Мычу, сжимая губы до бледноты. Еле борюсь с эмоциями, но сейчас они берут вверх, отчего я смотрю в потолок, выдавив из себя какой-то непонятный звук. Руки продолжаю прижимать к груди. Черт. Черт. Черт. Харпер. Мычу. Слезы стекают к вискам.

Черт!

В голове мой крик. Моргаю, резко приняв самое равнодушное выражение, на которое способна. Взгляд становится острым, губы все так же сжаты. Дышу. Храню злость внутри. Обиду прячу за ненавистью.

Пошел ты.

Шмыгаю носом, но больше не даю жалкому мычанию разорвать стальную тишину.

***

Стук. Легкий, с особым трепетом и страхом перед отказом со стороны человека, который не выходит на контакт уже несколько часов. Взаперти, в дали от всех, Лили Роуз совершает саморазрушение. Она сидит в одинокой комнате. Можно было бы сказать, что она грустит, но «печаль» — это совершенно иное. Здесь же встречаются другие эмоции. Сильнейшие. Отрицательные. Ощущение такое, что негативом до краев заполнено помещение, погруженное во мрак холодной ночи. Лили впервые излучает подобные чувства, впервые они настолько сильные, что распространяются на всех жителей дома. Даже кот, который обычно посапывает в кресле, теперь носится, мяукая и не зная, куда себя деть, куда спрятаться от той темноты и злости, что копошится в каждом углу. Мать Роуз и подумать не смелилась, что её дочь может быть такой. Её радостный лучик солнца, девушка, ассоциировать которую можно только с жарким летом, сидит и во взгляде демонстрирует весь свой внутренний ураган. Так сильно обидеть, так больно задеть её не мог никто. Никогда. Дейву удалось.

Женщина пытается сохранить некое подобие строгости, присущей ей, как родителю, но она приоткрывает дверь, неуверенно повторив обращение к дочери, ожидая какого-нибудь взаимодействия с её стороны. Отклик не получает, поэтому топчется на пороге, плохо разглядывает предметы в темноте, так что берет на себя смелость пройти дальше без разрешения. Делает шаги к столу, включив лампу, свет которой озаряет плохо, но видеть выражение лица Лили позволяет четче. Девушка не морщится. Она продолжает сидеть на кровати, зло и обиженно смотрит на свои пальцы, пока нервно дергает ими ткань свитера, который одолжила Харпер. Не поднимает головы. Женщина вздыхает, понимая, что знала, чем все это закончится, чем закончатся их недо-отношения с этим отбросом. Не уберегла. А ведь могла. Её ошибка.

— Лили, хочешь поесть? — спрашивает с волнением, желая присесть на край кровати, но понимает, что какая-то сила толкает её обратно к столу. Не трогай, можешь обжечься. Роуз качает головой. Молчит. Она вчера ничего не ела. Сегодня голодает. Это может сказаться на её здоровье. Причем последствия будут устрашающие.

— Пожалуйста, — женщина делает шаг к ней. — Хоть йогурт выпей… — и её парализует. Упоминает о том, что постоянно приносил ей Дейв. И Лили сильнее хмурит брови, сжимая губы, будто подавляя тошноту.

— Уходи, — просит. Зло. Она не умеет контролировать негативные эмоции. С ней такое впервые. Роуз никогда не была полна отрицания. В ней постоянно преобладал свет, а теперь… Её размазали.

Она ненавидит.

Ненавидит то, что продолжает переживать о человеке, который бросил её, и постоянно проверяет телефон, но звонки поступают только от Мэй, а с ней говорить нет желания. Ещё не время. Лили нужно побыть одной.

Женщина кивает. Не станет давить и настаивать, но… Уже будет готова вызвать скорую или заставить насильно дочь кушать. Только подходит к двери, как слышит вопросительный голос Лили за спиной, хотя девушка обращается не к матери, скорее, говорит сама с собой:

— Почему пахнет гарью? — шепчет. Миссис Роуз покидает комнату, но дверь до конца не закрывает.